Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

– Вот ума-то нет. Ты ж мать будущей невесты княжьей, не должны тебя в моем доме видеть, слухи пойдут.

– Ах, Улита-Улита, старая ты стала, а все за жизнь цепляешься.

Из темноты вышла старуха, улыбнулась широко во весь рот.

– А чего бы и не пожить еще? Рано мне на краду собираться, я еще потопчу эту землюшку.

Велезара смотрела и понять не могла, что не так со старухой. А потом увидела. Зубы-то у старухи, еще вчера голыми деснами еле-еле корку мусолившей, все на месте сегодня, и спина выпрямилась, и нога идет ровно – прошла хромота.

– Да ты что с собой сделала?

– То не я, не я, – засмеялась старуха. – Девка у меня вчера ночевала, а у ней яблочки в суме лежали…

– Яблочки? – Велезара лицом окаменела. – Красные, с прожилочками золотыми?

– Они, они… Девка чудная, одна, говорит, приехала, без никого, да верхом еще. Лошадь у нее в рыжих пятнах.

– Лошадь? – Велезара воздух из груди выпустила, хоть дышать смогла нормально. – Кляча старая?

– Да нет, добрая кобылка, резвая. А что, знаешь ее?

– Нет, – Велезара встала. – Не знаю и тебе забыть советую. Зелье снова свари, поняла? То пропало, и торопись, нам на княжий двор скоро идти.

Глава 17. Потерянный друг

– Стой, девка!

Милава обернулась, увидела гридней, что на конях скоро к ней приближались. Люди шарахались от копыт их коней.

– Кому говорю, стой, ведьма!

Чубарка заржала и ускорила шаг сама, без понукания. Милава оглядывалась то и дело. Сперва ей показалось, что не за ней погоня, но нет. Гридни по ее душу появились. Да что им надо-то? Можно было, конечно, остановиться, узнать, вдруг ошибка какая, но что-то подсказывало, что не надо. Чубарка ловко обходила препятствия, умудрившись никого не растоптать. Но все же гридни подбирались все ближе и ближе; вот уже выехали за пределы торговой стороны, тут народа в разы меньше стало. Милава, которая уже давно запуталась в улицах и проулках, доверилась лошади и просто старалась не выпасть из седла.

– Чубарушка, нам бы до постоялого двора добраться, там ты в конюшне спрячешься, а я в поварне, авось не найдут нас, а там мы из города тихонько улизнем. Видать, не судьба нам тут остаться, – прокричала Милава кобылке, наклонившись к самой ее шее.

убарка свернула в проулок, пошла медленнее, сзади было тихо. Неужто оторвались от погони?

Навстречу выскочил человек, схватил лошадь под уздцы.

– Тпру! Стоять, сказал!

– Да вы кто? Пустите! – закричала она.

– Тихо-тихо, – сказал второй мужчина, вышедший из тени. – Не кричи, красавица, а то гридни набегут, а нам того не надо.

– Доморад? – воскликнула Милава, узнав купца, что от лиходеев на реке отбила.

Купец посмотрел на нее с удивлением, подергал себя за бороду.

– Не припомню, чтоб встречались ранее? Вот лошадку эту хорошо помню. А где хозяин-то ее? Откуда у тебя его лошадь?

Она закусила губу, поняла, купец не догадался, кто перед ним, что это ее меч жизнь ему спас.

– А зачем тебе хозяин лошади? Чего тебе до него?

– А это, девка, не твоего ума дело. Надо, значит, надо. Слезай давай. Нечего на чужой лошади разъезжать. Вилюй, сними-ка ее.

Подельник купца протянул руки, стянуть ее с седла, но Чубарка голову повернула, зубами клацнула. Вилюй руку отдернул, еще чуть – и пальцев бы лишился.

– Все одно никуда дальше не поедешь. Или слезай, или гридней покличу. Ищут тебя, знать, есть за что. Может, ты конокрадка, и лошадь эту скрала? А знаешь, что за такое бывает?

– Не крала я ничего! Моя эта лошадь! Знала бы, не стала тебя от лиходеев спасать… – выкрикнула Милава и поняла, что проговорилась в запале.

– Ты? – Доморад даже отошел на два шага, вгляделся в ее лицо. – Так, так… лицо под шлемом, подбородок голый, голос тонкий… – рассуждал он вслух. – Значит, и девка могла быть. Мечом, интересно, где махать выучилась?

Он не спрашивал, он прикидывал, как эту загадку решать теперь.

– А скажи-ка мне, девица, – голос его стал мягким, лицо улыбочкой осветилось, – ты ли яблочко моему помощнику дала?

Отвечать на этот вопрос не хотелось, чувствовала она по жадному блеску его глаз, что неспроста вопрос задал.

– Яблочко? Да о том ли ты речь ведешь? Весна на дворе, урожай собирать не скоро еще.

– Да ладно тебе, ты ж все поняла, – купец ближе подошел, в глаза снизу заглянуть попытался. – Яблочки не простые же, вижу. Скажи, где такие взяла, что хочешь проси, все отдам. От гридней уберегу, виру заплачу, если ты убила, не дай боги, кого!

Милава побледнела, Крепеня вспомнила, показалось вдруг, что знает, знает что-то купец. Принесло его ей на голову!

– Да разум ты потерял, купец! Не знаю я ничего.

Доморад лицом покраснел, зубы стиснул. Руку протянул, за суму на боку Милавы ухватился, быстро ощупал, ахнул.

– Как же нет, говоришь, когда вон их у тебя в суме лежит, штук пять не меньше. Дай сюда!

Чубарка задними ногами скокнула, круп в воздух подлетел. Милава на шею ей упала, не удержалась, сползла с седла. Кобылка к ней морду повернула, головой в плечо так ткнула, что она отлетела. Поняла, что бежать ей велено. Купец и помощник его было кинулись следом, но Чубарка на дыбки встала, копытами перед ними замахала, так и не пустила их за ней двинуться.

Бежала Милава, ног не чуя, уж сердце едва из груди не выскочило, и как-то раз и выбежала на знакомую улицу, где Румяна с мужем постоялый двор держали. Заскочила за ограду, спиной к доскам прижалась, руками грудь стиснула, чтоб сердце унять скорей.

Хозяйка ее увидела, головой укоризненно покачала.

– Где ходишь? А работать кто будет? Смотри, вычту из положенного.

– Прости, – Милава оторвалась от забора, пошла к дому, – вычти, если сочтешь нужным. Надо было мне отлучиться. Ничего, я скоро работаю, сейчас все наверстаю.

Румяна посмотрела ей вслед, уперев руки в бока. Ишь ты! Наверстает она. И все-то самой приходится делать, все-то самой. От мужа никакого прибытка, только и горазд по вечерам гостей байками и песнями развлекать. Правда, гостям нравится, под песни да сказы еды больше просят.

***

С трудом кобылку утихомирили, под уздцы крепко взяли, с двух сторон держать пришлось, уж такая норовистая.

– Чего делать-то, Вилюй? Убёгла, дрянь. Где сыщешь теперь?

Вилюй почесал затылок. Посмотрел на лошадь.

– Слышь, Доморад, а ведь коняха ее сама