Зови меня перед смертью - Марина Сергеевна Комарова

Ветер сейчас. Ветер, который говорил звать… Кого?

Когда показались первые очертания покинутой деревни, воздух стал тяжелее.

Здесь мы сражались со стаей ню-гуй. Остовы домов, давно брошенные хозяевами, тонули в полумраке. Даже солнце, казалось, не желало касаться этих стен.

Мимоходом я отметил: местные так и не вернулись. Вряд ли вернутся. Здесь всё пропитано смертью.

Гуожи молча смотрел на пустые улицы.

— Кто-то выжил, кроме мальчика, как думаешь? — тихо спросил я.

— После ню-гуй? — Гуожи покачал головой. — Если и остался, то это уже не человек.

Меня передёрнуло.

Лошади нервно фыркали, чувствуя что-то, что людям было не дано увидеть. Я сжал поводья и подстегнул коня — хотелось миновать это место как можно быстрее.

И никогда не оборачиваться.

* * *

Вечер застал нас в дороге.

Свет небесного огня погас за дюнами, уступая место холодному серебру луны.

Где-то впереди, далеко, уже начинались первые поселения, но до самой столицы Бачэн предстояло ещё ехать и ехать.

Дорога туда петляла между скалистыми выступами, редкими оазисами и низкими холмами.

Когда-то здесь проходили древние караванные пути, но теперь их засыпало песком, оставляя лишь размытые намёки на прежние дороги.

Мы миновали Синцзю — город, ранее славящийся своими монахами-воинами, а теперь лежащий в руинах. Его стены, некогда неприступные, теперь были изъедены временем и песком. Над разрушенными пагодами кружили вороны, их крики разносились в тишине, словно предупреждение.

Дальше путь пролегал мимо Озера Лунного Сияния, где вода, говорят, хранит память о древних духах. Его поверхность была гладкой, как зеркало, отражая холодный свет луны. Но мы не остановились — слишком много легенд о том, как путники, заглядевшись на отражение, исчезали в его глубинах навсегда.

За озером начинались Пустоши Молчания — бескрайние пески, где ветер выл, как потерянная душа. Здесь не росло ни травинки, не было ни зверя, ни птицы. Только редкие каменные стелы, испещрённые древними иероглифами, напоминали о том, что когда-то здесь кипела жизнь. Но они не были похожи на Цилань. Совсем другое. Да и в разы меньше.

Когда мы проезжали мимо Долины Тысячи Теней, я почувствовал, как холод проникает в кости. Это место было проклято. Поговаривали, здесь когда-то произошла великая битва, и духи павших до сих пор бродят среди скал, жаждая мести. Некоторые из бойцов шептали молитвы, другие крепче сжимали оружие.

Наконец, вдалеке показались огни небольшого городка Линьцзяо. Его стены были низкими, но крепкими, а над воротами висели фонари, отбрасывающие тёплый свет. Здесь мы могли бы остановиться на ночлег, но я решил иначе.

— Мы успееем к следующему городку.

Никто не возражал. Ни один из нас не хотел задерживаться в пути.

Рассыпанный по небу узор звёзд, казалось, весело подмигивал.

Ты убил демона, Янжан. Не всё так плохо. По крайней мере, могло быть намного хуже.

Мы продолжили путь, оставляя за спиной огни Линьцзяо. В конце нас ждет Бачэн — город, где решались судьбы империи. Но что-то подсказывало мне, что наша судьба уже давно была предрешена, и ничто не сможет изменить её.

В прошлый раз я с тяжелым сердцем въезжал через Северные ворота в столицу.

Бачэн встречал нас шумом и суетой, но всё это уже тогда казалось чужим, будто происходило где-то очень далеко. Мы тогда уничтожили рой крылатых демонов. Вернулись победителями.

Улицы были заполнены людьми, торговцами, монахами, воинами — Фениксов встречали как героев. Но уже тогда я не мог отвлечься от мыслей об отце.

Он лежал в постели, когда мы уезжали. Его лицо, некогда гордое и невозмутимое, теперь было бледным и измождённым. Руки, которые когда-то держали меч как игрушку, теперь дрожали, едва удерживая чашу с лекарством. Я помнил, как он смотрел на меня, пытаясь улыбнуться, но в его глазах читалась боль — не только физическая, но и от осознания того, что он больше не может быть тем, кем был.

— Сын, — сказал он тогда, — не беспокойся обо мне. Ты должен жить своей жизнью. Свадьба — это важно. Не откладывай её из-за старика.

Старик… Да какой из него старик⁈ Недуг свалил его с ног всего за месяц. А до старости отцу ещё жить и жить.

Как я могу? Как я могу праздновать, когда он страдает? Когда каждый вдох даётся ему с трудом, а каждую ночь он проводит в борьбе с болью? Мысли о свадьбе, которая должна была стать самым счастливым днём в моей жизни, теперь казались мне чем-то недосягаемым, почти кощунственным.

«Может, стоит отложить?» — думал я, глядя на огни фонарей городка на другом берегу, отражающиеся в воде канала. — Подождать, пока он поправится. Но что, если он не поправится? Что, если это его последние дни?'

Сердце сжималось от боли. Я чувствовал, как будто разрываюсь на части. С одной стороны — долг перед отцом, желание быть рядом с ним в его последние дни. С другой — обещание, данное невесте и её семье, не должно быть нарушено.

Но я не собирался нарушать. Просто… как можно этим заниматься сейчас?

Мы проехали мимо Храма Вечного Спокойствия, где монахи читали молитвы за души усопших. Их голоса, монотонные и успокаивающие, доносились до нас сквозь вечернюю тишину. Я подумал, что, может быть, стоит зайти туда, зажечь благовоние за здоровье отца. Но даже эта мысль не принесла утешения.

Да, и что это за город? Не помню что-то, чтобы мы его проезжали, когда направлялись в Цилань. Или же проезжали? Тьфу, совсем расклеился.

Когда мы остановились у постоялого двора, я остался снаружи, глядя на звёзды. Они казались такими же далёкими и холодными, как… и мои мысли.

— Отец, — прошептал я одними губами, — что мне делать?

Но ответа, разумеется, не было. Только ветер, дующий с севера, принёс с собой запах дыма и что-то ещё — горькое, как пепел.

Я знал, что мне придётся принять решение. И чем раньше, тем лучше. Но сейчас я просто ехал, чувствуя, будто вся тяжесть мира давит на мои плечи, а сердце разрывается между обещанием чужим людям и желанием защитить своего.

Мы въехали в городок. Он выглядел усталым, как человек, которому слишком много довелось видеть: низкие дома с облупившейся штукатуркой, кривые улочки, выложенные растрескавшимися камнями, старые фонари, свет которых казался неуютным, будто боялся прорезать сгущающийся мрак.

В воздухе висел запах дыма — не резкий, а терпкий, пряный, впитавшийся в стены и одежду жителей. Люди, завидев нас, придерживали детей, отводили взгляды, кто-то