Судьба самозванки - Амо Джонс

Как один, они толкаются вперед, оттесняя меня, пока мы полностью не выходим из комнаты. Руки Сильвера находят мои плечи, и мне требуется секунда, чтобы понять, что он тянет меня, чтобы отстранить.

Мой взгляд падает на зияющие дыры в его груди, и я смотрю на свои руки, острого оружия, которое живет в них, нигде не видно.

Кожа Сильвера начинает светиться, раны затягиваются по мере того, как он исцеляет себя изнутри. Когда его глаза снова открываются, он указывает пальцем на меня, прежде чем отступить через открытый портал, закрывая его прямо за собой.

Я остаюсь со своими братьями в комнате в королевском поместье. Я вскакиваю на ноги, щелкаю пальцами и создаю портал, но я так взвинчен, что, блядь, ничего не вижу. Я не знаю, в какое дерьмо они все играют, но я здесь не для этого.

Крид небрежным движением руки закрывает портал.

‒ Расслабься, ‒ требует он. ‒ Сейчас.

‒ Пошел ты.

Затем Ледженд присоединяется к нам, появляясь у меня за спиной.

‒ Трахаться будет не с кем, если ты не сможешь себя контролировать.

‒ Это не я! ‒ я кричу, и мои братья останавливаются, все трое придвигаются ближе друг к другу, замешательство указывает в мою сторону. ‒ Это не я.

‒ Найт…

‒ Это, блядь, не я, Крид! ‒ я кричу, ярость нарастает. ‒ Ты думаешь, я бы вел себя, как гребаное обезумевшее животное во время полуночного совокупления, из-за нее? Предательницы? Слабой девушки, которая любит людей так, словно они стоят больше, чем кровь в их венах? Гребаная Одаренная, которая даже не знает, как открыть чертову дверь, не взявшись за ручку?! ‒ я откидываюсь на подушки. ‒ К черту, нет и нахуй ее. Я, блядь, ненавижу ее.

Когда я говорю это, острая боль пронзает грудину, как будто земная Фея на сегодняшней вечеринке протянула свои колючие лозы прямо в нее.

Крид свирепо смотрит, качая головой, в то время как Син просто смотрит, вероятно, задаваясь вопросом, не следует ли ему помучить ее немного сильнее, чтобы я почувствовал себя лучше, но это мой младший брат сгибает колени, приближая свое лицо к моему.

‒ Неправильно, ‒ говорит он как ни в чем не бывало. ‒ Это ты, и ты это знаешь. Это более глубокая часть тебя. Самая настоящая, блядь, часть. Часть, которая знает, кто ты на самом деле, и чего она хочет, ‒ и эта девушка, которая принадлежит тебе. Этого нельзя отрицать. Лондон принадлежит тебе. Буквально. Ты можешь ненавидеть это и можешь ненавидеть девушку, но пока ты полностью не разорвешь связь, таковы факты. Ложь самому себе только разозлит тебя. Поверь мне.

Я рычу, злясь, потому что, блядь, не могу говорить. Не могу признать. Я сделал это. На долю гребаной секунды я отпускаю. Я захотел и уступил, и она была совершенством в моих ладонях.

И тогда я узнал правду.

Лондон, нет, Виллайна Лакруа, не предназначена для того, чтобы быть королевой Рата. Нет, она ‒ испытание для его будущего короля. Меня.

Судьба дала мне дочь Убийцы, чтобы проверить мою состоятельность. Испытать не только монстра под моей кожей, но и мужчину, который ее носит; и я, черт возьми, не потерплю неудачу, поддавшись слабости, которая закралась в мои кости из-за нее. Не ошибитесь. Это именно то, что она собой представляет.

Слабость.

Чума, способная уничтожить все, к чему прикасается.

Медленно я поднимаюсь на ноги, и брат поднимается вместе со мной.

Ответ прост.

Сначала я просто должен уничтожить ее.

И я это сделаю.

Лондон

Официантки надевают на соски серебряные конусы, а полоска полупрозрачного блеска прикрывает их щелочки, в то время как остальные части тел полностью обнажены. Блестящий макияж элегантно нанесен вокруг глаз, у некоторых густыми завитками прорисован до линии роста волос, у других изгибается вниз по острым косточкам щек.

Кончики ушей тонкие и кажутся мягкими, вдоль мочек у большинства, хотя и не всех, проходят серебряные зажимы. Как будто это выбор. Приятно знать, что некоторые люди в этом мире все еще получают что-то из этого.

‒ Может быть, я единственная, кто этого не делает, ‒ бормочу я.

‒ Не делает что? ‒ шелковый голос шепчет на ухо.

Глаза закрываются, и мурашки пробегают по коже.

‒ Я… ‒ голова падает набок.

‒ Ты что?

‒ Мм, ‒ тихо стону я, веки трепещут. ‒ У меня нет выбора.

‒ И что бы ты сделала, если бы был? ‒ горячий язык пробегает по обнаженной коже моего плеча. ‒ Скажи мне, милая девочка.

Я сжимаю бедра при первом касании тепла, а при втором впиваюсь зубами в нижнюю губу. Раздается треск, а затем вздох, и я моргаю, туман перед глазами рассеивается.

Я резко разворачиваюсь, сталкиваясь лицом к лицу с хаосом с дикими глазами и оскаленными клыками, но не вид Одаренной, которая может в конечном итоге стать сучкой Найта, которая, блядь, явно вампир, кстати, крадет дыхание из моих легких.

Это невесомый, потрескивающий мираж между нами. Он прозрачный, как стекло, но не…

Мои глаза слегка сужаются, ее широко распахиваются.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться, и пальцы легко скользят по нему, и в тот момент, когда кожа соприкасается с ним, тело загорается. Миллион бабочек вспыхивает в груди, и напряжение в плечах спадает.

Чувство и то, что было между нами, исчезает, когда руки обхватывают голову девушки, одна упирается ей в подбородок, другая ‒ в лоб.

Голубые глаза встречаются и удерживают мои, и, не разрывая контакта, он сворачивает вампирше шею, оставляя ее тело с резким стуком падать к его ногам.

Символ веры.

Он перешагивает через нее, так что теперь он нависает надо мной. Брат, который ненавидел меня с самого начала, долгое мгновение изучает меня, и я вздрагиваю, когда вибрация отдается у меня на виске.

Пытается залезть мне в голову, и, если гнев, который нарастает с каждой секундой, говорит что-нибудь, он не может.

С этими словами он собирается уйти, но как раз перед тем, как он проходит мимо моего уха, он говорит яростным шипением:

‒ Она на грани того, чтобы одичать. Кровь у тебя на губе ‒ всего одна гребаная капля, и все равно она не сможет устоять,‒ затем наклоняется