Нарисую себе счастье - Марианна Красовская

Села на краешек стула, вцепилась в салфетку, робко подняла ресницы… и встретилась взглядом с Казимиром. Он смотрел на меня с удивлением и даже с жалостью.

— Ты меня боишься? Говори честно. Как Маруш. Я его всегда за честность любил.

— Боюсь, — призналась я. — Вы… ты на медведя похож.

— Что? — изумился он. Брови поползли вверх. — На медведя?

— Ну да. Огромный, страшный. Зубастый.

— Ну знаешь! А Просе ты говорила совсем другое.

— Одно другому не мешает.

— Понял. Я — красивый медведь. Верно?

— Вроде того. А я, видишь ли, заяц. Мы с тобой странная пара.

— Согласен. Но кому какое дело, если нас обоих это устраивает? Мари, не бойся меня, я не кусаюсь.

Мне казалось, он хотел сказать что-то другое, но все же в последний момент перевел все в шутку. Немного расслабившись, кивнула.

— Я привыкну.

— Мне ведь тоже непросто. Видеть вместо задиристого мальчишку такую… интересную барышню. Тоже привыкать нужно. Давай договоримся — останемся друзьями? Пусть все будет как раньше? Ты же что в мальчишечьих портках, что в красивом платье — та же самая. Не нужно передо мной играть никаких ролей, мне все это не важно. Просто будь собой.

Я прикрыла глаза. Конечно, ему-то легко. Его вот сейчас в дамскую юбку не одели. Но да, так проще.

— Я поняла. Это что у тебя, кофе? Даже не думай, доктор запретил. Пей молоко.

И я придвинула к себе кофейник.

— А блинчики у Усти всегда отменные. Не женщина, а настоящая волшебница. Ты чего не ешь? Не голодный?

Казамир закатил глаза и наложил себе завтрак. Кофе, конечно, тоже отобрал, но щедро разбавил молоком. Не так уж и страшно.

— Если ты не против, я поеду к матушке сразу после завтрака.

— Много у вас вещей? Утварь никакую не бери, тут всего хватит. Точно не нужно ехать с тобой?

— Нет, матушка слаба и глазами, и здоровьем. Увидит этакого медведя, перепугается сразу. Я ее подготовлю.

— И все-таки медведь? Знаешь, а мне нравится. Могучий зверь, умный. Лучше уж медведь, чем обезьяна или крот какой-нибудь.

Я вежливо согласилась.

А дальше встал серьезный вопрос: в какой одежде мне ехать. У Маруша была теплая куртка и шерстяные портки. У Марушки не имелось даже туфель. Казимир потребовал, чтобы я сожгла мальчишечьи одежки, я воспротивилась.

— Меня не позорь! Что матушка твоя подумает, если ты скажешь: я невеста Долохова. А сама — как чучело огородное одета.

— То же, что и всегда. Подсдеповата она, даже не заметит.

— А деревенские?

— И плевать на них!

— А если кто знакомый встретится?

— Так все равно болтать будут. Ты же сам сказал, что все знали.

— Ну, не все. На заводе народ простой, он и не приглядывался к тебе.

От первой еще не семейной, но уже ссоры нас спасла Прося, бесхитростно предложив свое пальто. Не новое, перешитое из Ольгиного плаща, но добротное и теплое. Возражений не нашлось ни у меня, ни у Казимира. Поэтому к матушке поехала настоящая приличная барышня в пальто и шляпке, а не как обычно. А ботинки собственные я отстояла, я к ним привыкла.

Быть барышней мне заранее не нравилось. Больше не поболтаешь с Ермолом — попробуй-ка из закрытого экипажа! На сиденье не разляжешься, ноги толком не вытянешь. И юбка ужасно мешает. Все же мужская одежда куда практичнее и, кстати, теплее. В платье у меня озябли коленки и икры.

Впрочем, были и плюсы. В карете не дуло. И сиденья мягкие. И встречные путники не сворачивают шею, чтобы меня рассмотреть.

Чем ближе мы подъезжали к деревне, тем больше я волновалась. Сейчас все сбегутся. Точно сбегутся. Герб Долохова — две дубовые ветви и кувшин с двумя ручками — был известен даже тут. Его можно на донышках чашек и блюдец увидеть. Да и карета роскошная, из лакированного дерева с пунцовыми дверями и красными колесами. Сразу видно, не простой человек едет. А тут — я.

И все же выйти пришлось.

Деревенские, действительно, прибежали. Обступили карету, заглядывали в окна. Увидев меня, ахнули, но, кажется, не признали. Я же, пряча лицо под шляпкой с петушиным пером, ловко проскользнула в наш дом.

— Вам кого, тетенька? — неприветливо встретил меня брат.

— Какая я тебе тетенька? — Уф, можно сдернуть эту бестолковую шляпу! — Что, Ильян, не признал?

— Фу ты! Марушка! А ты чего так вырядилась?

— А я замуж выхожу, братец. За Казимира Долохова. Собирай вещи, да побыстрее. Мы переезжаем прямо сегодня.

Вдоволь полюбовавшись на ошарашенную физиономию мальчишки, хлопающего губами как рыба, я прошла в комнату матери. Она сидела в кресле возле окна и вязала длинный носок. Привычные движения пальцев завораживали.

— Матушка, я с новостями к тебе.

— Мариша! — мать отбросила вязание и порывисто поднялась навстречу. — Как я соскучилась! Понимаю, дожди были. И не ждала, но молилась, чтобы ты была здорова.

— Мама, Казимир Долохов хочет меня в жены, — бухнула я, не в силах придумывать какие-то оправдания. — Я согласилась. Мы все переезжаем в его дом прямо сейчас. Вот.

Воцарилось удивленное молчание. Мать обняла меня за плечи, погладила по волосам. Вздохнула.

— Стоит ли нам с Ильяном ехать? Мешать будем.

— Это все, что ты мне скажешь?

— Свадьба будет скромной?

— Матушка!

— Мариша, ты мне все уши прожужжала этим Казимиром. Казимир то, Казимир се. И умный он, и добрый, и заботливый. И маг вдобавок, и талантливый гончар! Ясно же, что ты в него влюбилась.

Я открыла рот изумленно. Вот это выводы! Я — влюбилась? Смешно даже! Да я и знать не знаю, что такое любовь!

— И ты у меня красавица и умница. Он не мог не заметить. Вот и сложилось у вас.

— Мама, так он болен, умирает! — Об этом я тоже ей рассказывала.

— Да, я помню. Решил последние дни в тепле и счастии семейном провести, это правильно. Кабы я знала, что Игнат мой умрет, я бы от него ни на шаг не отходила.

Опустившись в матушкино кресло, я обхватила голову руками. Все ясно, она всегда была не от мира сего.