Со смертью нас разделяют слезы - Ао Морита

Хосино села на колени и зарыдала, закрыв лицо руками. Она раз за разом просила прощения.

– Я была уверена, что ты все выдумываешь. Придумал детскую байку, чтобы не плакать на людях. Прости, что не верила. И спасибо, что сказал. Знаю, это тяжело… Я чуть было тебя не убила!..

– Брось, я сам все как следует не объяснил. В эту болезнь никто сразу не верит.

– И все-таки будет нечестно, если ты умрешь вместе со мной. Теперь я не могу… – Она нахмурилась, как будто больше не знала, куда деваться, и снова залилась слезами.

«Твоя смерть – это и моя смерть тоже».

Да, шантаж, но чистая правда.

– Честно, нечестно, плевать, но уверен: если бы ты погибла у меня на глазах, я бы точно расплакался.

Вскоре Хосино затихла. Но перед тем она пролила немало слез.

– Я… тоже хочу, чтобы ты жил, – наконец сказала она, проливая блестящие капли на крышу.

Я отчаянно хотел составить ей компанию. Когда плачешь вдвоем – печаль и боль делятся на двоих.

– Поэтому не буду больше искать смерти. Я тоже хочу жить дальше вместе.

– А?.. Серьезно?

– Угу. Если уж ты непременно погибнешь вслед за мной, то я не должна умирать. Буду изо всех сил стараться – ради тебя попробую посмотреть в будущее и жить полной жизнью. Прости, что со мной столько забот… И спасибо, что не бросил… такую.

Слезы так и струились из ее глаз, и она с силой сжала левое запястье. Наверное, шрамы ныли.

Я осторожно подошел к Хосино и крепко ее обнял.

– И я тоже брошу всякие глупости. Приму свою болезнь и буду жить, расправив плечи.

Она засмеялась сквозь слезы и обняла в ответ, не боясь мне довериться.

Наконец-то она услышала то, что я пытался сказать.

Я чувствовал тепло ее тела и крепче прижал Хосино к себе. Всю жизнь бы так…

– Мы прямо Ромео и Джульетта.

– Каким это боком?

– Оба пытались умереть, но в конце концов выжили. Я про нашу постановку, если что.

Наконец мы разомкнули объятия и посмотрели друг другу в глаза. С ее ресниц то и дело срывались блестящие капли, но Хосино улыбалась. Никогда прежде не видел таких прекрасных, ослепительных слез.

Какое-то время мы молчали. По-прежнему не в силах унять плач, Хосино подняла глаза к небу:

– Эх! Нельзя столько плакать. Отныне буду больше смеяться. – Она вновь пролила слезы, но уже от смеха.

Удивленный такой переменой, я тем не менее ответил ей улыбкой. Меня переполняло невиданное счастье.

– Улыбка идет тебе намного больше слез.

– Ты прям как герой мелодрамы заговорил! – заметила Хосино, и мы оба рассмеялись.

⁂

Это был последний раз, когда я видел ее смех и слезы.

Безмолвные слезы

– Вы слышали? Хосино умерла! – воскликнул Такахаси, парень из драмкружка, врываясь в класс на перемене после второго урока.

Шум тут же утих, и несколько секунд казалось, что само время застыло. Одна девочка уронила телефон на пол. Просто-таки кадр из манги.

Треск экрана точно привел всех в чувство, и в класс вернулся звук. Ребята тут же загалдели, кто-то вылетел в коридор.

Я же застыл без движения над книгой, которую мне одолжила Хосино.

Как странно. Я удивлялся, почему она наутро после такого эмоционального вечера не пришла в школу, но решил, что холодный дождь сделал свое дело и она подхватила простуду. А что на сообщения не отвечала – так, наверное, спала с температурой.

Несколько девочек расплакались. Но я не верил, будто Хосино и правда умерла. Наверняка Такахаси что-то услышал краем уха и все перепутал. Самое обыкновенное недоразумение. Она ведь обещала…

– Несчастный случай?

– Не исключают суицид.

– А ведь говорили, что у нее в прошлом году уже была неудачная попытка…

– Что?! Не верю! Хотя, кажется, в последнее время она и правда ходила какая-то расстроенная.

– Точно, как в воду опущенная. Неужели правда?

До меня со всех сторон доносились разные слова. Как же бесит: не знают ничего, а уже понапридумали.

– Хосино… Хосино не могла умереть! – рявкнул я, ударив по парте.

На меня тут же обратились все взоры, и я окаменел. Больше всех моему внезапному заявлению удивился я сам.

Прежде я бы и бровью не повел, если бы с кем-то из одноклассников случилось несчастье. Чужие беды меня не трогали и не волновали. Но почему-то за Хосино я разозлился. Руки, сжатые в кулаки, неудержимо дрожали.

– Так это… Я мимо учительской проходил, услышал. Я все понимаю, но успокойся, – не то подбадривая меня, не то оправдываясь, пролепетал Такахаси.

Наверное, он сам еще не до конца осмыслил, что произошло. Взгляд его блуждал не в силах остановиться на чьем-либо лице.

Я не нашел что ему возразить, и по классу снова побежали шепотки. Едва сдерживая гнев, я сел на место, бурча, что такого просто не может быть. Тем не менее на третий и четвертый урок нам велели просто читать учебники, а к обеденному перерыву о гибели Хосино уже написали в новостях.

Утром ее на пешеходном переходе сбила машина. Водитель утверждал, что она сама прыгнула под колеса, выбежав на красный свет. Дома обнаружили предсмертную записку, и полиция исходила из версии суицида, хотя пока расследование продолжалось.

В комментариях сочувствовали водителю, который в определенном смысле сам стал жертвой, и обрушились с нападками на эгоистичную самоубийцу. Я погасил экран, не в силах и дальше это читать. Сердце разрывалось на части.

Я сидел за партой, обхватив голову.

«Ты же обещала, что будешь жить. Что встретишь будущее лицом к лицу, а когда я взамен обещал принять болезнь, обняла», – хотел кричать я.

Вот дурак, расслабился! Поверил, что теперь все будет хорошо, раз она обещала, что не умрет. Раз сказала, что будет жить.

Вчера, когда я провожал ее до дома, она улыбнулась мне, помахала рукой и сказала: «До завтра!» – а я даже не усомнился, что она это искренне. Поверил, что завтра мы встретимся вновь. Надо было встретить ее утром и вместе ехать в школу. Я мучительно ругал себя за то, что не сделал того, другого, третьего…

Я уехал домой, так и не оправившись от потрясения.

Вечером позвонила Момока. Кажется, ей только-только сообщили, и она рыдала прямо в телефон.

Я положил трубку, не зная, как ее утешить.

Без Хосино душа опустела.

⁂

Наступили похороны. Тучи впервые за долгое время разошлись, выдался тихий день. По дороге к крематорию мне казалось, что я застрял в каком-то бреду.

В зале для прощания застал много знакомых. Тут и там кто-то всхлипывал. У всех одноклассников покраснели глаза и носы. Неожиданная потеря их подкосила. Плакали даже главные весельчаки класса и серьезные ребята, которые в каждую свободную минуту читали сборники шахматных задач, даже те, кто толком не общались с погибшей. Всех сегодня объединило общее горе. Сколько людей пролило по ней слезы…

Но я не входил в их число.

Все эти причитания меня только злили. Они всего лишь подчиняются велению обстановки. Взяли слезы напрокат для особого случая или попросту боялись косых взглядов и осуждения. Так – и только так – я расценивал их слезы.

Во мне кипела слепая злость ко всем, кто плакал о Хосино, даже толком ее не зная.

Наверное, я просто не понимал, на кого еще направить душившую меня ярость. Ведь больше всего я злился не на плачущих ветреников, а на того, кто так ею дорожил, но и теперь не проливал ни слезинки. На себя.

Куда деть этот бессильный гнев?

Даже увидев ее тело, я по-прежнему не понимал, что Хосино умерла, и слезы не шли.

Первая любовь. Первая дорогая моему сердцу подруга. А я не плакал…

Только на днях я ей грозил, что ее смерть меня совершенно точно подкосит. Но вот ее бездыханное тело передо мной – и ни слезинки.

Значит, правы были мои приятели из средней школы. Я бессердечный сухарь.

Пока непривычными движениями зажигал палочку благовоний, проклинал себя за то, что вообще посмел прийти на похороны, и с ненавистью к себе вернулся на место.

Хосино больше не могла ни смеяться, ни плакать. С бесстрастным лицом, спокойная и красивая, она спала мертвым сном, будто выпившая дурманное зелье Джульетта. Может, это все грандиозная инсценировка, чтобы заставить меня плакать? А на самом деле она сейчас сядет в гробу и расхохочется: