Стареющая жена генерала дракона - Кристина Юрьевна Юраш

выплёскивал всё, что накопилось внутри. Боль, страх, гнев — всё это звучало в моих руках, как крик души. Я играл, не думая о том, что получится. Я играл, потому что должен был.

Всю ненависть к себе за то, что я позволил себе почувствовать.

Всю страсть, которую я думал давно похоронил.

Всю надежду, которую я считал преступлением.

Я играл, как будто пытался сказать то, что не мог сказать вслух:

«Ты — первое, что я хочу видеть утром.

И последнее — перед сном».

Пальцы скользили по клавишам, как по ранам, оставляя на них следы. Я чувствовал, как внутри меня что-то меняется. Как будто я освобождался от тяжести, что давила на меня всё это время.

Я играл, пока не почувствовал, что больше не могу. Пока не понял, что боль, что терзала меня, начала отступать.

И в этот момент…

…я услышал это.

Глава 47. Дракон

Сначала — тихо.

Как стон ветра. Потом — громче.

Такое чувство, словно в доме воет раненый волк.

Не мелодия.

Не напев.

Жуткое, душераздирающее вытье, будто кто-то пытается вытащить душу из тела с помощью голосовых связок.

Я замер. Руки зависли над клавишами. Глаза закрылись.

Я понял.

Это — Джолин. Она поет.

Нет.

Она не подпевает. Она объявляет войну гармонии.

Она пытается воспроизвести мою импровизацию, но получается так, будто котенка топят в бочке, а соседский мальчик пытается подыграть на скрипке.

Я открыл глаза.

На одной клавише — капля.

Слёза?

Нет. Но могла бы.

Это была капля пота. От напряжения. От ужаса.

Я закрыл крышку рояля.

Резко. Как будто хлопнул дверью перед лицом самого себя.

И вздохнул.

Глубоко. Устало.

Как человек, который только что пережил землетрясение, вызванное пением женщины, которая, кстати, обладает всеми достоинствами. Умная. Сильная. Смешная. Чувственная. Она умеет смотреть. Она умеет молчать. Она умеет быть рядом, не требуя ничего. Она умеет быть собой — и это самое редкое из всех достоинств!

Но петь…

Петь она не умеет!

Ни капли.

Ни на ноту.

Это не вопрос обучения.

Это вопрос природы.

Я сидел. Смотрел на рояль. На свои руки. На перчатки, лежащие рядом, как два чёрных крыла.

И думал:

«Завтра за завтраком… надо будет попросить её… больше не подпевать».

Но как?

Как сказать женщине, которая пережила публичное унижение, бросила мужа, что её пение — это террор? Что это — преступление против музыки?

Как сказать, чтобы не обидеть?

Чтобы она не подумала, что я отвергаю всё, а не только её вокальные данные?

Я представил себе утренний разговор. Да, денечек будет нелегким, я уже чувствую.

— Джолин, вы… очень талантливы.

— Благодарю.

— Но, может, не стоит… петь?

— Это вы о моём пении? Вам понравилось? Я старалась…

— Да. Оно… уникально. Как землетрясение. Как крики умирающей чайки, которую ест несчастный волк и воет от того, что его мучает совесть.

— Это комплимент?

— Ну… да… И немного призыв к милосердию.

Нет.

Надо мягче. Надо так, чтобы она сама поняла, что лучше петь тихонько. Когда рядом никого нет. Лучше всего в подвале.

Или в соседнем королевстве. Исмерийцы давно заслуживали наказания.

Я встал.

Надел перчатки.

Надел маску.

Я вздохнул ещё раз. Если я раньше думал, что влюбился, то теперь я понимал, что мерилом любви является ее пение. Готов ли я слушать его каждый вечер? Смогу ли я?

Но согласиться на это каждый вечер — уже подвиг. И я сомневался, что я на такое способен.

И тогда я понял, что пока что это просто страсть. Жгучая. Бесстыжая. Неприкрытая, как пламя. Только страсть. И больше ничего.

Глава 48

Утро пришло, как гость, которого не приглашали, но который, видимо, решил задержаться.

Солнце пробивалось сквозь тяжёлые шторы неярко, будто боялось разбудить. Но было уже поздно. Я проснулась!

Я стояла перед зеркалом, оценивая последствия вчерашнего.

Нет, не пьянства.

Хуже.

Надежды.

На мне было новое платье.

Не розовое, не с кринолином, в котором я была похожа на старое пирожное,

а тёмно-изумрудное, с высоким воротом, как у монахини, которая всё равно грешит, но грешит с достоинством.

Оно сидело идеально.

Как будто швеи знали не только мой размер, но и мой страх быть красивой.

— Ну что, Джолин, — сказала я отражению, — сегодня ты будешь говорить о пении. Теперь тебе надо быстро придумать, как деликатно, не забивая ногами и не ущемляя мужское достоинство, донести до мужчины, что с таким голосом, как у раненого тюленя, лучше воздержаться от серенад. Особенно в ночное время суток. Что дополнять чудесную музыку голосом на высоких нотах, напоминающим ссору двух котов на чердаке, вовсе не обязательно. И если женщина после такого пения падает к твоим ногам, это не значит, что она влюбилась. Это может быть банальный сердечный приступ! И срочно нужен доктор!

Я вздохнула.

Как начать?

«Анталь, милый, не мог бы ты не петь ночью?» — нет, это звучит как упрёк. Грубо. Слишком грубо. Надо нежнее… Давай, мать, думай.

«Мне снились кошмары. Кажется, это было твоё пение» — слишком жестоко.

«Знаешь, есть такие вещи… которые лучше оставить в тайне. Например, твое пение. Пусть это будет маленьким секретом между тобой и рано поседевшей мной» — почти хорошо. Но тоже не то.

С этими мыслями я вошла в столовую.

Анталь уже был там.

В маске. В перчатках. С тростью, прислонённой к креслу, как напоминание: я не человек. Я — проклятие в хорошем костюме.

Анталь поднял на меня взгляд. Я тоже посмотрела на него. «Деликатно! Осторожно!» — напомнила я себе.

Пока я шла к своему месту, Анталь замер.

Ненадолго.

Но достаточно, чтобы я почувствовала, как внутри что-то щёлкает, как замок, который давно пора смазать.

Он начал говорить, но голос его звучал мягко, почти нежно.

— Вы выглядите... — произнёс он, и на этом моменте его речь оборвалась.

Казалось, он подбирал нужное слово, боясь, что любое из них прозвучит банально или недостаточно точно.

Я, стоя перед ним, почувствовала лёгкое волнение, но в то же время и интерес.

«Ну! И как я выгляжу?» — взглядом спросила я, не скрывая любопытства. Мне действительно было интересно услышать его мнение.

— …не в розовом, — закончил он наконец.

Я рассмеялась.

— Это комплимент?

— Это констатация факта. Я рад, что вы выбрали иное.

— А я думала, вы любите розовое. Может, у