Хозяйка медовых угодий - Ри Даль

начали уставать — я видела, как их шаги становились тяжелее, как лица мрачнели. Кто-то шептался, что пора возвращаться, что в лесу ночью опасно. Я делала вид, что не слышу.

— Лина! — снова крикнула я, и мой голос уже не был таким громким, он тонул в усталости и отчаянии.

Брад остановился, повернувшись ко мне. Его факел почти догорел, и в тусклом свете его лицо казалось каким-то неживым, восковым.

— Мариса, — сказал он тихо, но твёрдо. — Мы обошли весь лес до болот. Дальше идти опасно. Надо возвращаться.

— Нет! — вырвалось у меня, громче, чем я хотела. Все обернулись, и я почувствовала их взгляды — смесь жалости и раздражения. — Мы не можем уйти! Она где-то здесь! Лина ждёт нас!

— Мы сделали всё, что могли, — ответил Брад, и в его голосе не было злобы, только тяжёлая усталость. — Лес велик, а ночь темна. Если пойдём дальше, можем сами не выбраться. Подумай о себе. И о нас.

— Я не могу её бросить, — прошептала я, чувствуя, как слёзы снова наползают на ресницы. — Пожалуйста, Брад… Ещё немного…

Он вздохнул, его плечи поникли. На миг мне показалось, что он уступит, но затем он покачал головой.

— Мы сделали всё, что в наших силах, — повторил он. — Если она в лесу, то… может, боги смилостивятся. Но мы должны идти обратно. Ради всех.

Я хотела кричать, умолять, упасть на колени, но силы покинули меня. Эсмира обняла меня за плечи, её руки дрожали.

— Пойдём, Мариса, — тихо сказала она. — Ты еле стоишь. Надо вернуться, набраться сил. Завтра…

— Завтра может быть поздно! — выкрикнула я, вырываясь.

Но мои ноги подкосились, и я рухнула на колени, вцепившись в палку. Сельчане молчали, их лица были тёмными пятнами в свете угасающих факелов.

Брад шагнул ко мне, его голос смягчился, но остался твёрдым.

— Мы вернёмся, Мариса. Утром. С новыми силами. Но сейчас — назад. Иначе беда случится не только с Линой.

Я смотрела в темноту, где, как мне казалось, всё ещё мелькали тени.

Моя Лина… Моя девочка… Я не спасла Соню, и теперь Лина…

Слёзы текли по щекам, но я не вытирала их. Эсмира помогла мне встать, и я, хромая, побрела за сельчанами, чувствуя, как сердце разрывается на куски.

Лес молчал, унося мою надежду в свои глубины.

Глава 30.

Сельчане провожали меня до самой пасеки, их шаги шуршали по сухой траве, а факелы догорали, отбрасывая слабые отблески на тропу. Я хромала, опираясь на палку, и каждый шаг отдавался болью не только в лодыжке, но и в сердце. Тьма вокруг казалась живой, она давила, шептала о моём бессилии, и я, стиснув зубы, старалась не дать слезам вырваться наружу.

Когда мы дошли до хижины, сельчане остановились. Их лица, усталые и мрачные, едва виднелись в тусклом свете. Брад шагнул ко мне, его посох глухо стукнул о землю.

— Мариса, — сказал он, глядя мне в глаза, — мы сделали, что могли. Утром вернёмся, продолжим искать. Но… — он замялся, его голос стал тише, — я не стану выпытывать, кто ты и откуда. У нас так заведено — чужаков не расспрашиваем. Но одно скажу: держись подальше от лесничего.

Я замерла, не зная, что ответить. Его слова о Ксавье резанули, как нож, но усталость и боль заглушали всё. Я лишь кивнула, опустив взгляд, чтобы скрыть смятение. Брад кивнул в ответ, словно соглашаясь с моим молчанием, и повернулся к остальным.

— Идём, — бросил он, и сельчане, не говоря ни слова, двинулись обратно, в темноту.

Эсмира задержалась на миг, её рука коснулась моего плеча.

— Держись, Мариса, — прошептала она. — Боги не оставят.

Я выдавила слабую улыбку, но её слова не принесли утешения. Они ушли, и вскоре шаги их стихли, растворившись в шорохе листвы. Я осталась одна. Холод пробирал до костей, но я не замечала его. В голове крутились мысли, одна горше другой. Я отпустила Лину. Я не уследила…

— Проклятье, — прошептала, чувствуя, как слёзы всё-таки прорвались. — Проклятье…

Развернулась и, хромая, побрела к хижине. Дверь скрипнула, когда я толкнула её, и внутри меня встретила холодная пустота. Кровать стояла в углу, аккуратно застеленная шкурами. Я посмотрела на неё, и сердце сжалось. Лина должна была спать там, смеяться, рассказывать свои детские мечты… А теперь её нет.

Я рухнула на край кровати, уронив палку. Лицо закрыла руками, и слёзы полились, горячие, неудержимые. Я проклинала себя — за слабость, за то, что отпустила её, за то, что не пошла с ней. Я не защитила её. Снова.

— Прости, Лина… — шептала я, задыхаясь от рыданий. — Прости меня…

Внезапный стук в дверь заставил меня вздрогнуть.

Я замерла, вытирая слёзы рукавом, и прислушалась.

Стук повторился — тяжёлый, настойчивый. Сердце заколотилось.

Кто это мог быть? Сельчане ушли, а Хильда… Хильда не станет стучать.

Схватила палку, словно оружие, и, хромая, подошла к двери. Рука дрожала, когда я потянула за грубую верёвку, заменявшую ручку.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Ксавье. Его лицо было бледным, волосы растрёпаны, а на руках он держал Лину. Её голова безвольно лежала на его плече, глаза были закрыты, а русые косички свисали, касаясь его локтя. Я ахнула, выронила палку, и бросилась к ним, забыв о боли в ноге.

— Лина! — выкрикнула я, хватая её за руку. Она была холодной, но пальцы слабо шевельнулись. — Что с ней? Она жива?

— Жива, — устало сказал Ксавье, входя в хижину. Его голос был хриплым, будто он долго кричал или бежал. — Нашла сонные ягоды в лесу. Наелась и уснула прямо в зарослях. Я её нашёл у старого дуба, недалеко от ручья.

— Сонных ягод? — я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. — Она… отравилась?

Ксавье покачал головой, осторожно укладывая Лину на кровать. Он поправил шкуру, чтобы ей было удобнее, и повернулся ко мне. Его глаза, тёмные и усталые, встретились с моими.

— Не отравилась. Это лунные ягоды, — пояснил он. — Растут в низинах, мелкие, синеватые, похожи на чернику, но с лёгким серебристым налётом. От них клонит в сон, особенно если съесть много. Она просто спит, Мариса. Утром проснётся, как ни в чём не бывало. Может, голова поболит немного, но это пройдёт.