Беспринципная - Юлия Резник

Мне хочется завыть. Потому что именно так, как он говорит, я не чувствую. Какое хорошо, когда моя жизнь — это вот! Затыкаю рот рукой, и все равно с губ срывается вой…

Он стискивает пальцы сильнее. Я забираюсь на него верхом как маленькая. Утыкаюсь носом в разгоряченную, остро пахнущую пеной для бритья и свежим потом кожу.

— Зой, — врывается в мысли голос Лёньки.

— Тише ты, — одергивает того Генка. — Пойдем в дом. Они тут сами разберутся.

Ну что у меня за брат? Золото… И да, все он понимает. Я всхлипываю сильнее, трусь. Отстраняюсь на секунду, чтобы оценить степень ущерба. Брови Армана Вахтанговича сдвинуты, на скуле — ссадина, руки в крови. На подбородке — начавшая запекаться струйка сукровицы.

— Вам бы это… — киваю на его лицо. — Обработать.

— Пустяки, — отмахивается он. — В молодости бывало и хуже.

— Так говоришь, будто старый…

Как завороженная, заглядываю в его глаза. В тусклом, льющемся из окна свете они приобретают цвет расплавленного золота. Трогаю пальцами выстриженные смоляные виски. Касаюсь колкой щетины… Ссадины на губе. Зрачки Армана Вахтанговича расширяются. Я медленно наклоняюсь и касаюсь ранки губами.

— Зой…

— Это из-за меня все. Извини.

— Еще ты из-за козлины этого не извинялась.

— Если бы не ты…

— Да понял я, — опять бесится. Одной рукой удерживая меня за бедро, свободной достает сигарету. Сует в уголок рта. — Ты как? Пришла в себя? — прикуривает. Интересно, на кого он злится?

— Думаешь, я его спровоцировала? — закусив губу, с отчаянием вглядываюсь в глаза Гаспаряна. Тот натурально охреневает от моего вопроса. И только еще сильнее заводится.

— Ну, ты совсем? А даже если и так, ничто не может оправдать такого вот поведения. Ничто, Зоя.

— Ладно, чего бесишься? Я же просто уточнила, и все.

Примирительно касаюсь носом его заросшей щеки. Как раз там, где его желваки перекатываются.

— Зой…

Знаю! Ему надо идти. Ему есть кого спасать, и о ком переживать тоже. И вообще это все неправильно. Ясно же, что взбудораженные малые не спят. Ждут, когда я вернусь, а я…. Я просто не могу себя заставить от него отлепиться. Так надежно, так… правильно в его сильных руках. Нет, не буду я никого искать. Буду его расположения добиваться.

Смочив губы языком, снова его целую. Скулу, висок… Чувствую, как он твердеет. Ерзаю…

— Так! Все! Вижу, ожила.

Арман Вахтангович приподнимает меня за задницу и пересаживает в траву. А сам подхватывается.

— Когда ты там переезжать собралась?

— Не знаю, — качаю головой я.

— Что? Никак, раздумала поступать? — дымит Арман Вахтангович.

— За Алиску переживаю! Как она здесь одна?

— А раньше чем думала?

Вскидываю голову… А как тут объяснишь? Сказать как есть? Думала, что смогу переступить через чувство долга и выбрать себя?! Хоть теперь, мать его так, выбрать…

— В городе есть школа-интернат.

— Я не отдам Алиску ни в какие интернаты! — сходу завожусь я.

— Нет, ты не поняла. Это обычная школа. Просто с пансионом. Детей можно навещать в любое время и забирать их на выходные.

Я пялюсь на Гаспаряна во все глаза. Понимаю ведь, что в такую школу кому попало не попасть. Может, она вообще платная. Тогда что он мне предлагает? Помощь? Спрашивать не спешу. Жду, когда он сам озвучит подробности.

— Подумай. Если решитесь — я попробую выбить ей место, — наконец, бросает он, будто между прочим.

Я не верю своим ушам. Потому что это может стать для нас неплохим выходом. В смысле — для меня стать. Но ведь и для Алиски тоже. А за пацанами Генка присмотрит — они уже большие, да и обидеть мальчиков гораздо сложнее, ведь так?

— Это очень дорого?

— Школа бесплатная. В нее просто трудно попасть. Ну, и купить форму, учебники все же придется, — говорит Гаспарян, разглядывая кровь на костяшках.

— Ты как будто бы все узнал. — Я отвожу взгляд, боясь даже просто подумать о том, что это означает.

— Да об этой школе все знают. В общем, подумай, да?

— Не о чем здесь думать — я согласна.

Встаю с земли. Отряхиваю коленки, хотя я так извозилась, что теперь только в душ.

— Тогда я сообщу, если все получится.

Арман Вахтангович кивает, будто все для себя решил, обводит меня внимательным взглядом и поворачивается, чтобы уйти. Смотрю ему вслед и понимаю, что просто не могу его отпустить вот так. Подбегаю к нему со спины, обнимаю за пояс крепко. Губами утыкаюсь между лопаток. И одной ладошкой сползаю вниз. Здесь темно. Никто не увидит.

— Прекрати! — рявкает Гаспарян, перехватывая мою руку.

— Почему? Ты же вон как напряжен. А я тогда сказала и сейчас повторю, что ты можешь… — чащу я.

— Все. Хватит. Нельзя так на мужиков вешаться. В женщине должна быть хоть капля гордости!

Бла-бла-бла. А сам же стоит, не уходит! И моей нежно поглаживающей руки не сбрасывает.

— Какая гордость, когда я так испугалась?

— Что-то незаметно, — заплетающимся языком парирует Гаспарян.

— Да что ты понимаешь?! Мне, может, хочется стереть его прикосновения из памяти! Хочется… с тем, кого я сама выбрала…

Меня начинает опять трясти. Глупость, конечно. Пустяк. Но почему-то его пренебрежение больно ранит. И радоваться тому, что он ничего не требует взамен своей помощи, совсем… вот совсем не получается.

Мне хочется, чтобы требовал? Я нуждаюсь в его силе? Да. Противно себе признаваться, но правда ведь, я тянусь. Не к нему даже. К ощущению защищённости, ясности, надежного, как бетон, мужского «я рядом».

Оббегаю его по кругу. Замираю лицом к лицу. И быстро, пока он не успел сориентироваться, целую. Не в губы. В подбородок. В щеку. В шею — куда придется. Цепляюсь пальцами за ворот футболки.

— Ну же… — шепчу. — Ну…

Арман Вахтангович не двигается. Только дышит. Глубоко. Через нос. А я ловлю побывавший в нем раскаленный воздух губами. Щеки горят, в ушах звенит, внутри такой мандраж, что я трясусь вся, как припадочная.

— Чего ты хочешь? Чтобы я тебя опять в кустах разложил? До тебя вообще не доходит, насколько это неправильно?!

— Что именно?

— Все! От начала и до конца. Откуда ты только взялась на мою голову?!

— Значит, это все? Ну… между нами? — решаю расставить все по местам.

— Между нами ничего и не было. Что еще сделать, чтобы ты поняла?

— Поцелуй меня.

Гаспарян чертыхается. Проводит пятерней по волосам. А потом делает шаг ко мне.

И это шаг, от которого у меня подгибаются колени.

Он фиксирует мой затылок, так жёстко, что волосы тянет. И целует.

По-настоящему. Глубоко. Собственнически. Так, что мир