Беспринципная - Юлия Резник

Ну и черт с ним! Руки всё ещё дрожат, а в груди ноет, будто кто-то локтем саданул под ребра. К черту такие качели! Я возвращаюсь к айтишникам, улыбаюсь, подливая воду в бокалы, вежливо спрашиваю, всё ли в порядке с заказом, и на автомате растягиваю губы в улыбке. Может, стоит присмотреться к этим парням повнимательнее? А что? Это вариант. Но… все во мне противится этой мысли. Что за хрень, блин?!

Оставшиеся часы до конца смены тянутся вечностью. Верю ли я, что он меня ждет? Да нет, боже мой! Но всё же каждый раз, как за окном мелькает тень черного внедорожника, все внутри меня замирает.

Наконец, рабочий день подходит к концу. Я заканчиваю уборку зала, развязывая фартук еще по пути в подсобку. Сердце бьётся как бешеное где-то в горле. Расчесываю волосы, прикладываю ладони к горящим щекам и выбегаю на улицу, попрощавшись с зевающими коллегами. А здесь ни-ко-го.

Делаю глубокий вдох. Воздух пахнет листвой, ещё не опавшей, но уже изрядно пожухшей на ветках. От разогревшейся на дневном солнце брусчатки вверх по ногам прокатывается волна тепла, но до рук она уже не доходит, и я зябко ежусь на прохладном ветру. Сентябрь в разгаре, а я все никак не могу поверить, что эта осень складывается вот так.

Делаю шаг к перекрестку и морщусь, потому что в глаза бьет яркий свет фар не замеченного до сих пор "Прадика". Приставляю ладонь козырьком ко лбу и выхватываю в этом потоке света фигуру Армана Вахтанговича. Стоит тот, подпирая задом хищную морду внедорожника. Одна ладонь распластана по капоту, в другой тлеет сигарета. Я делаю уверенный шаг к нему. Потом ещё один. Сердце всё ещё колотится, но теперь гораздо тяжелее и медленнее. Не глядя на Гаспаряна, открываю дверь и неуклюже забираюсь на переднее сиденье. Секундой спустя Арман Вахтангович устраивается рядом, докурив сигарету в несколько торопливых затяжек. В нос ударяет аромат дыма, его парфюма и кожи.

В звенящем напряженном молчании Арман Вахтангович запускает двигатель и выезжает прочь со стоянки. Почему-то боюсь спросить, куда мы едем, но очень скоро понимаю, что наш путь лежит прямиком к общаге. Ну и что это означает? Он столько ждал меня, чтобы подвезти?!

К горлу подкатывает истерика. Чтобы не наломать дров и не выставить себя полной дурой, перевожу взгляд в окно. В витринах отражается наше движение… Я думаю, что, возможно, никогда ещё не была так близка к кому-то. И так страшно далека от самой себя.

Кажется, Гаспарян нервничает. Висок таранит его прожигающий насквозь взгляд. Что он, спрашивается, пытается разглядеть?! Стыд? Вину? Так нет их… Это мы на берегу выяснили.

В какой-то момент мы съезжаем к общаге, но не останавливаемся у входа, а едем дальше. К небольшой посадке, где в это время ни людей, ни машин не встретить. Я, кажется, догадываюсь, зачем мы здесь. Внизу живота становится горячо и… влажно. Мышцы конвульсивно сжимаются от страха. И предвкушения?

Мотор глохнет. Фары гаснут. Я поворачиваюсь к Гаспаряну всем корпусом, заставляя если не объясниться (что тут объяснять, да?), то хотя бы на меня посмотреть.

— Я не знаю, зачем мы тут, — замечает он сипло. Я смеюсь. Качаю головой:

— Ну, не знаешь и не знаешь… Только быстрее давай. Я устала как собака.

Некрасиво? Да и пофиг. Даже если я с этого ни черта не поимею, ни за что не смогу ему отказать сейчас, когда он сидит передо мной, не в силах скрыть свою израненную изнанку.

— Ты перестанешь так на меня зыркать, блядь?!

— Могу отвернуться, — зло парирую я. — Ты вроде сзади любишь.

Арман Вахтангович распахивает глаза. Дергает кадыком, и черт его знает, что за эмоции сейчас на его морде написаны — в полумраке их не считать. Да и плевать мне на них, если совсем уж откровенно.

Отстегиваю ремень безопасности и решительно касаюсь его губ. Может, я занимаюсь самообманом, хрен сейчас разберешь, но нужда этого мужчины чувствуется физически, доводя меня до легкого удушья, до трясущихся рук… До кома в горле — неужели я кому-то в самом деле нужна так сильно?!

Просит меня не смотреть, а сам раскладывает меня взглядом на атомы. Жрет. Поглощает. И да… У меня ни стыда ни совести. А вот его чувство вины абсолютно неиссякаемо. Но как это ни странно, именно оно служит катализатором всего, что происходит потом. Его похоть зрима… Она в каждой черточке его перекошенного лица, в каждом мускуле сведенного напряжением тела.

— Любишь же? — сиплю я, чувствуя свою практически безграничную власть над ним. И мне это в кайф — значить для кого-то так много. Пусть в моменте, да… Он говорил, что я беспринципная? Наверное, глупо спорить.

Вместо ответа Арман Вахтангович с матом опускает спинку кресла и командует с рыком:

— Переворачивайся.

Меня не нужно просить дважды. Я быстро стаскиваю с себя джинсы и занимаю требуемое положение. Арман Вахтангович больше не медлит. Пронзает меня одним слитным толчком и начинает что есть силы долбить. Понимая его отчаяние, я щедро собой делюсь, вгрызаясь в его же руку, чтобы не скулить, расслабляю мышцы — тогда не так больно, и из последних сил держусь, чтобы не сползти на сиденье животом. Поясницу простреливает, а вместе с этим приходит вдруг запоздалое понимание:

— Я не пью таблетки!

Гаспаряну требуется не одна секунда, чтобы понять, о чем я толкую. Он уже на финишной прямой, а тут я…

— Твою мать, — сипит он, придавливая меня своей тушей. Вжимаясь лбом в мой взмокший затылок. Прихватывает губами кожу на виске: — Какого…

— Зачем себя без надобности травить? Ты скажи, что будешь захаживать, так я начну прием… А так ради чего? — чащу я, задыхаясь под его весом. Кажется, Арману Вахтанговичу в моих словах недостает аргументов. Он резко отстраняется, но ведь я не могу позволить ему уйти! В конце концов…

— … есть же другой способ… — выпаливаю я.

Шумное дыхание за спиной обрывается. За этим в образовавшейся тишине следует резкий судорожный вдох. И практически тут же он начинает с силой толкаться выше. Что?! Не-е-ет! С губ рвется «а-йа-йай» и надрывное «я не это имела в виду!». Но, охваченный похотью, он меня не слышит. Мой голос глохнет в его животных хрипах, ругани, сбивчивом бессвязном шепоте о том, какая я сладкая тесная девочка, и командах расслабиться, потому что я зажимаю его так сильно, что ему больно. Ему! Я хватаюсь влажной рукой за кресло, другой упираюсь в стекло, чтобы не сломаться