Сердце ко Дню Валентина - Лекси Эсме

Я чувствую на себе его взгляд, пока снимаю с себя каждый слой одежды, пока, наконец, не оказываюсь перед ним в одних трусиках и лифчике. Я медленно расстегиваю лифчик, и мои соски твердеют под пальцами. Не сводя с него глаз, я позволяю своему лифчику тоже упасть на пол.

Взгляд Авиэля следит за каждым моим движением, пока я снимаю трусики. Между моих ног разливается непрошеный жар, когда исчезает последний разделяющий нас предмет одежды.

Его потемневшие глаза свободно блуждают по каждому сантиметру моего тела, внимательно изучая меня. Наконец, его губы изгибаются в благодарной улыбке.

— Хорошо, — рычит Авиэль, и, несмотря на это, звук его плотского удовлетворения отзывается глубоко в моих венах.

Запретное наслаждение пробуждается во мне, заставляя мое тело извиваться в предвкушении. В любой другой день, для любого другого человека, я бы никогда не оказалась в такой ситуации. Но взгляд Авиэля прожигает меня с такой силой, что у меня кружится голова, и я чувствую, как мои запреты тают, как воск, оставляя меня незащищенной и обнаженной так, как я никогда раньше не испытывала. Это новое ощущение одновременно волнующее и пугающее, но я не могу отрицать, что оно вызывает возбуждение. В этот момент я понимаю, что никогда еще не чувствовала себя такой живой.

Голос Авиэля звучит как заклинание, глубокий и завораживающий.

— Сделай себя влажной, — приказывает он. Он смотрит на меня так, словно может проникнуть в самое мое существо своим взглядом, и снова начинает играть.

Я нерешительно поднимаю руку, смачиваю палец, прежде чем провести им по напряженному соску, обхватывая выпуклости своей груди. Я выгибаю спину, получая удовольствие, мое дыхание становится коротким, прерывистым, и это снова притягивает его взгляд, как магнит, более пристальный, чем когда — либо прежде. Он смотрит на меня, сидя за роялем. Я наблюдаю, как в глубине его глаз вспыхивает желание, и моя потребность удваивается.

Мои пальцы прокладывают дорожку вниз по животу и между ног, чувствуя, как кожа покрывается мурашками, когда я приближаюсь к своему влажному клитору. Медленно я начинаю ласкать свой чувствительный бутончик, прежде чем усилить давление на него, и не могу сдержать стона от того, какой скользкой я уже стала.

Авиэль говорит тем же глубоким рокочущим голосом, что и раньше, пробуждая во мне еще большее желание:

— Ах...ты прекрасна, когда возбуждена...

Его слова заставляют меня усилить движение пальца внутри себя, желание скапливается между моих бедер, дыхание становится все более и более затрудненным.

— Продолжай.

Мой пульс учащается, когда мое тело беспомощно откликается на его команды и ритм его музыки. Я подчиняюсь без сопротивления, мои пальцы проникают глубоко внутрь, и я теряюсь в чувственных нотах его игры.

Даже татуировки Авиэля гипнотизируют, они меняются и перемещаются по его телу, словно живые тени, танцующие на его коже. Но меня продолжает притягивать его пристальный взгляд, словно я смотрю в пустоту, где ничего нет, только чистый Свенгали1.

— Это песня о человеке, проклятом бессмертием, который раз за разом отчаянно пытался покончить со своим существованием... Печально, не так ли? — Авиэль говорит, но от меня не ускользает его тонкий сарказм.

Мне трудно сосредоточиться на его словах, и я не вижу смысла в том, зачем он это говорит, но я продолжаю делать то, что мне говорят.

— Вечная жизнь казалась ему жалким приговором, но большинство людей ничего не хотели бы больше, чем быть бессмертными, — мелодия нарастает, достигая крещендо, от которого у меня почти перехватывает дыхание, — Они совершенно не понимают, что на самом деле означает вечность.

Его слова должны быть правдой, но я не могу с ними согласиться.

— А ты так думаешь? — спрашиваю я, и одна из темных бровей Авиэля приподнимается.

Он перестает играть, его пальцы легко опускаются на клавиши.

— Безусловно, — он отвечает, и его голос становится чуть ниже.

— Так откуда ты можешь знать, что чувствует человек в твоей песне? Ты никогда не был человеком.

— Я обладаю большей человечностью, чем любой другой человек, — он ухмыляется в знак согласия, — Это правда, мое бессмертие — такая же неотъемлемая часть меня, как дыхание. Я повидал все стороны этого убогого мира и не жалею о своем состоянии. Но я прожил века и за всю свою жизнь не видел ничего, кроме различных проявлений человеческой порочности и развращенности, — его низкий голос повисает в воздухе между нами, его горячий взгляд не отрывается от моего, и я очарована им. — Я никогда не заботился о людях, и это не так удивительно, почему так много из них оказываются в аду с моим отцом. Они сами навлекли на себя вечное проклятие, и смерть кажется естественным способом борьбы с этим злом...

— Ты тоже так обо мне думаешь? Как о чем — то порочном? — мой голос едва слышен, но он нарушает тишину между нами.

Он не торопится, медленно размышляя:

— У всех нас есть склонность ко злу, — Авиэль говорит это завуалированно.

— Тогда тебе, должно быть, нравится создавать возможности для этого, — обвиняю я его, — Ты продолжаешь искать этих испорченных людей.

— Я не просил тебя останавливаться, Адора, — лукаво замечает он.

Я прикусываю губу и делаю, как мне говорят, мое тело наполняется алхимической смесью удовольствия и дискомфорта.

Музыка звучит снова, как будто она никогда не прекращалась. Это более медленная песня, на этот раз он находит новый ритм в своей мелодии, который идеально соответствует движениям моей руки.

Мощная смесь желания и отвращения к нему захлестывает меня. Мои пальцы продолжают свое страстное исследование меня, кружа вокруг моего уже пульсирующего клитора, и я содрогаюсь от силы наслаждения, которое расцветает там.

— Я уже говорил тебе, что мне нравится правда, и когда люди говорят ее мне. Так в чем же твоя правда, Адора? Похоже, ты готова на все ради своей сестры...Ты сожалеешь о том, что спасла жизнь своей сестре, теперь, когда тебе пришлось продать свое тело, чтобы расплатиться с долгами?

Эти слова обжигают, и мои внутренности горят от оскорбления, но я не вздрагиваю — мне никогда не было бы стыдно за то, что я должна сделать для своего единственного члена семьи. Вместо того чтобы признаться ему в своей вине или печали, я зарываюсь пальцами поглубже внутрь и чувствую, как к моим щекам приливает жар, наслаждаясь тем, как глаза Авиэля темнеют от желания, которое он не может скрыть, и в ответ во мне поднимается волна силы.

— О чем я сожалею, — выдыхаю я, мой голос едва слышен, когда я