Интермеццо Лина - Рита Трофимова

— Не умею, и что с того? Когда-нибудь нужно учиться. — Лина не смотрела на мать, притворившись, что увлеклась рисунком узоров на ковре.

— Очень хорошо. — Марта с трудом перевела дыхание и, помолчав с минуту, гневно продолжила, — но как, как ты оказалась на речке одна? Ты должна мне всё рассказать, иначе я пойду к Шаровым, я…

— Мне просто захотелось прогуляться, вот я и пошла на речку! — огрызнулась Лина, прервав нескончаемый поток слов, и тут же с опаской покосилась на мать — в подобном тоне она не разговаривала с нею никогда.

— Это всё твои подруги! — воскликнула Марта и схватилась за правый бок, — я знала, чем всё это кончится, я знала…

— Юля тут ни при чём, мне самой захотелось пойти, вот и я пошла, — раздражённо сказала девочка.

— Да ты в своём ли уме, детка? Ответь мне честно, это Филипп? Это он тебя заставил? — Марта задохнулась от негодования.

— И Филипп тут ни при чём. Полянские пришли на речку позже!

— Ты мне врёшь! Ох, Лина, я чувствую, ты мне врёшь. Немедленно скажи правду! Что произошло, и что ты делала там одна? Или ты была не одна? — Марта не заметила, как перешла на крик.

— Я никогда не вру! — с жаром воскликнула Лина. — Врать — это ведь так некрасиво! Нечестно врать! Не ты ли меня учила этому, ма-ма? — Девочка сделала акцент на последнем слове и выразительно посмотрела на женщину. — Или врать дозволяется только взрослым? — прошептала она дрожащим голосом, и Марта заметно побледнела.

В комнате возникла напряжённая тишина. Лина демонстративно отвернулась, не желая видеть испуг на лице матери.

Где-то в глубине сознания она жалела женщину и стыдилась своей недавней грубости, однако не могла смириться с ситуацией так быстро — слишком остро ощущала обиду и боль. Вот только предательская мысль не давала покоя: «Зачем я так с ней? Может, у мамы есть причины скрывать от меня правду?» Однако с каждой секундой её всё больше захлёстывала волна возмущения.

Лина зажмурилась, пытаясь унять гнев, но жалкие попытки сдержать эмоции лишь усиливали раздражение. Девочку колотило мелкой дрожью, волоски на коже вздыбились, а в голове всё смешалось, звенело и мелькало бесконечным калейдоскопом картинок: ехидный смех Юльки, обрывки маминой речи, задорное лицо Филиппа и его возгласы, глаза Элы на фото, смеющиеся, искрящиеся счастьем глаза… Яркие краски померкли и утонули в мутных водах реки. Лина захлёбывалась, пытаясь вынырнуть на поверхность, да только омут затягивал её в пугающую, смертельную черноту. Гримаса ужаса исказила лицо, она протяжно вскрикнула и села в постели…

— Тихо, тихо дочка, — прошептала Марта, укладывая её и укрывая махровым пледом, — вот же напасть-то какая… Ты лежи, дочка, лежи, а я пойду молочка подогрею.

Лина промолчала, натянув покрывало на голову, но стоило Марте удалиться, как она тут же выползла из кровати и быстро направилась к серванту. Рамка с фотографией Элы стояла на самом видном месте за стеклом. Сестрица-мать так и сияла от счастья, кокетливо улыбаясь и взирая с фото небесно-голубыми глазами. Она казалась такой наивной и чистой с нежными ямочками на щеках. Лина, недолго думая, потянулась за фотографией, бережно взяла её в руки и впилась удивлённым взглядом в эти красивые, невозможно милые черты. «Ах вот ты какой, северный олень!..» — подумала девочка.

Вдруг в коридоре послышались шаги, Марта ворвалась в комнату Лины остановилась за её спиной. Девочка почувствовала на себе её испытующий взгляд и, сохраняя спокойствие, медленно поставила фото на место.

— Ты ведь бабушка моя, — прошептала Лина, так и не обернувшись.

Только сейчас она ощутила горьковато-мятный привкус сердечной настойки, навеянный вошедшей матерью.

— Сядь, дочка, — обречённо вздохнула Марта, — рано тебе всё это знать, да, видно, мир не без добрых людей.

Лина послушно присела на краешек стула и приготовилась слушать исповедь матери. Она не смотрела на Марту, боясь увидеть её беспомощность и беззащитность перед внезапно вскрывшейся проблемой, чувствовала, как та прячет виноватые глаза в тщетной попытке взять себя в руки… И это её властная мама, гроза школы, способная одним только словом усмирить самых отъявленных хулиганов⁈

Как бы там ни было, а отступать Лина не собиралась — сидела в ожидании с упрямо вздёрнутым подбородком и прямой спиной. После недолгой паузы Марта заговорила. Поначалу речь её была тихой и сбивчивой, однако вскоре голос набрал силу и зазвучал ровнее.

— Не зря ты читала «Алые паруса», дочка, знаешь, что такое злые языки. Наговорят такого, что и не было в помине, приукрасят… Шаровы, значит… — Марта горько усмехнулась. — Меньше всего бы я подумала на них! Такие приветливые, порядочные и такие… подлые! Что они тебе сказали? Что⁈ Был бы папа жив, не посмели бы они и рта раскрыть. Когда Шаров его замом был, пресмыкался перед папой нашим, в рот заглядывал, а теперь вон как хвост распушил, герой! Бедный мой Костенька, на кого же ты нас оставил? — Марта запричитала, уткнувшись носом в платок, и звучно высморкалась. — Я тебе расскажу сейчас, доченька, всё расскажу. Что ты хочешь знать? Про маму свою? Так я твоя мама, я! Я тебя воспитываю и люблю, цветочек мой! Какую тебе правду нужно?

— Зачем ты мне врёшь? Я ведь знаю, я всё знаю! — воскликнула Лина, едва сдерживаясь от слёз.

— Ну что ты, что ты, милая. — Марта продолжила мягко, не заостряя внимания на грубости дочери. — Мамы же… они разные бывают и обстоятельства тоже бывают разные. Вот и у нас возникли такие обстоятельства, ты бы узнала всё в своё время. Только люди добрые помогли, и видишь, видишь, что из этого вышло? Мала ты ещё, чтобы всё понять.

— А я пойму, ты только расскажи, это ведь она. — Лина указала дрожащей рукой на фото Элы, вскинув на Марту пронзительный взгляд. — Вот зачем она меня родила, зачем? Чтобы потом бросить, чтобы они смеялись надо мной?

— Что ты такое говоришь, дочка? Эла не бросила тебя… Да, родила, но не бросила, просто обстоятельства так сложились. А она не хотела, не понимала, скрывала до последнего, а когда мы узнали, было уже поздно. Ох, что я такое говорю, не нужно это совсем… — Марта неожиданно разрыдалась, уткнувшись в платок. — Эла, доченька моя, она ведь такая