Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Марциал обожал Маргариту, Маргарита обожала Марциала. Но никто не удивится, если я скажу, что это обожание не препятствовало Марциалу делиться сердцем со всеми женщинами; но все будут удивлены, если я скажу, что в течение полугода Маргарита ни разу не изменила Марциалу; поэтому о ней стали поговаривать как о баснословной женщине.

Легко понять, что Жанна д’Армальяк весьма некстати вмешалась тут со своим сердцем.

Ужин в Английской кофейной был так же весел, как и ужин у герцогини.

Но таково сердце человеческое: из всех присутствующих только один Марциал был грустен; несмотря на безумную любовь к Маргарите Омон, он чувствовал, что Жанна д’Армальяк глубоко поразила его сердце.

Глава 6. Приманка греха

На другой день, как и вчера, образ Марциала не выходил из мыслей Жанны, а образ последней стоял перед глазами Марциала. Жанне снился Марциал: Марциал, а не Деламар просил ее руки; он уезжал в Дакс и предполагал переехать в Версаль. Очаровательное путешествие. Жанна полюбила чиновничество и даже ездила слушать обвинительные речи мужа: он казался ей прекрасным в своей черной мантии. Ужасное пробуждение: вместо Бриансона только Деламар…

После полудня одна из приятельниц матери пригласила Жанну в лес. Разумеется, Жанна искала там Бриансона, но отъявленные модники едут в лес тогда только, когда публика возвращается домой. Следовательно, Жанна напрасно бросала беглые взгляды на все виктории и купе. Но, проезжая проспектом Императрицы, она увидела Марциала, он правил двумя вороными конями, запряженными в фаэтон и хорошо известными всему турфу.

Жанна питала надежду, что Марциал мимоходом поклонится ей; и он действительно послал улыбку, но только не ей, а Персиковому Цветку, тридцатишестилетней простушке, которая постоянно играет свою комедию в одном и том же духе. Эта улыбка, которую хотела бы перехватить Жанна, стала для нее ударом кинжала.

– Он даже не заметил меня, – прошептала она с бешенством, – но что я значу для него? Ничего; будь я богатая наследница, он, быть может, обратил бы на меня внимание, но к чему годна светская девушка без приданого, так как эти девицы служат ему забавой!

Жанна была сильно уязвлена.

Она пришла к тому убеждению, что честная женщина далеко не всегда бывает самой счастливой. Награждается ли здесь, в этом мире, добродетель? Напрасно молодая девушка будет свято исполнять свой долг, подчиняться требованиям воспитания, семейства, пожертвует гордостью роскоши и упоением страстей. Кто, кроме ее собственной совести, узнает о том? И кто наградит ее за все самоотвержение среди более или менее позолоченной нищеты?

А между тем вдавшаяся во все крайности женщина живет полной жизнью: для нее гранят бриллианты, ткут шелковые ткани, плетут кружева, воспитывают кровных лошадей, выращивают кло-де-вужо и шато д’икем [24]; для нее не успевают работать иглы и ножницы Ворта. Для нее жизнь – бесконечный праздник, на котором, правда, плачут, как и на всех праздниках, но на котором больше смеха, чем слез. А та, что пожертвовала собой ради семейства, часто умирает безвестная на нищенском одре, между тем как запятнавшую себя всеми семью смертными грехами сопровождает целая свита репортеров, которые воспоют ей в журналах похвалу. Но, быть может, часть воздаяния наступит в загробной жизни? Да, насладившаяся здешней жизнью погружается в бездну зол, тогда как пожертвовавшая всем возносится в лучезарном сиянии.

Вот какие мысли занимали Жанну, когда она ехала вместе с приятельницей матери. Добродетель ее уже ослабела. Не погубит ли ее гордая спесь, которая просвечивала во взгляде, в улыбке?

– А ведь он даже не заметил меня! – прошептала она. – Я заставлю его смотреть на меня.

Глава 7. Дуо за столом

В этот день мать и дочь обедали у госпожи Трамон, модной женщины, которая не оскорблялась своей репутацией острого языка, потому что кстати и некстати блистала своим умом.

Раз в неделю собиралось к обеду у госпожи Трамон общество из двенадцати человек, принадлежавших к аристократии и к литературному миру; это была смесь племен и умов.

Госпожа Трамон была еще великолепна, хотя уже достигла зрелых лет; вот почему она не ревновала, вот почему графиня д’Армальяк с дочерью находились в числе приглашенных женщин. Дочь была прекрасна, а мать еще не превратилась в развалину; кроме того, графиня обладала таким же острым языком, как и госпожа Трамон.

Хотя Жанна задержала графиню д’Армальяк, однако они приехали не последними. В этот день госпожа Трамон пригласила знатную итальянку, славившуюся своим прекрасным голосом; она приехала получасом позже назначенного времени и вошла под руку с Марциалом Бриансоном.

– Опоздайте еще на пять минут и я сказала бы: «Лучше никогда, чем поздно», – встретила их госпожа Трамон.

– Заметьте, что меня задержала знаменитейшая итальянская певица, – сказал Марциал.

– Но я не имею чести вас знать, – проговорила певица.

Они подъехали к дому в одно и то же время; в передней Бриансон предложил руку, чтобы ввести итальянку в гостиную.

– Да, – сказал Марциал, кланяясь итальянке, – но я хорошо вас знаю и пустил своих лошадей вслед за вашим экипажем с единственной целью: иметь честь предложить вам руку в передней госпожи Трамон.

Раскланявшись с гостями, он подошел к Жанне, как будто приберегал ее на закуску.

– Вы стоите возле Жанны, подайте ей руку и проводите в столовую, – велела госпожа Трамон.

Сказано – сделано.

– Я очень сожалел о своей забывчивости на вчерашнем балу, – сказал Марциал Жанне. – Как мог я позабыть предложить вам после вальса чашку замороженного кофе? Сегодня же исправлю свой проступок.

– Это будет тем более кстати, что со вчерашнего дня я чувствую жажду, – сказала Жанна.

Действительно, она была в лихорадочном состоянии. За столом у госпожи Трамон садились как попало: хозяйка не хотела заслужить упрека в том, что посадила пылкого с хладнокровным, миролюбивого с задорным. Разумеется, Бриансон не уступил своего места возле Жанны.

Когда за столом не более двенадцати, разговор делается общим, особенно в таких домах, как дом госпожи Трамон, где во время обеда редактируют политическую, литературную, светскую и скандальную газету Парижа.

Зная обычаи дома, Марциал громко заговорил о том о сем; этим он платил свой долг, оставляя за собой право вполголоса обращаться к соседке, пока «горлопаны» будут держать речь.

Через пять минут он завел самую интимную беседу с Жанной.

О чем они говорили? Чего не высказали? Жанна, богатая сердцем, нашла много ума в Марциале. Он поочередно казался страстным, веселым, подшучивая над другими и над