Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

Он не чувствует лжи в моих словах! Землю ведь и правда можно найти, а можно и не найти… Хотя бы острова-то какие-нибудь должны же быть! А кто сказал, что острова это не земля?

Продолжаю:

— Была когда-то империя. Называлась она Res publica Populi Romani, — точно! Была такая. Была. Не здесь, но была. Правду говорю. А моё начало о земле на западе заставит Лисбета достороить в голове информацию о том, что эта империя существовала на западе Эльтерры.

— Общее дело народа Рима, — шёпотом переводит с латыни Лисбет, — странное название, оме Ульрих…

Молча пожимаю плечами. Вытаскиваю из под одеяла и забираю себе в руки лапку Лисбета и продолжаю, перебирая его тонкие пальчики:

— Росла и богатела эта империя за счёт завоеваний. И самым важным для неё был постоянный приток рабов, в которых обращали всех завоёванных силой оружия. Избалованные бесплатной рабочей силой и бесплатными раздачами хлеба жители её столицы — Рима, требовали от властей только одного — хлеба и зрелищ.

Участие искусников в жизни Рима обойдём — как только вякну про них, Лисбет тут же почувствует ложь. Не было в Риме искусников и у меня не будет.

— Римляне сурово и беспощадно обращались с рабами. Раб, по их законам — это не человек, а имущество не имеющее прав. Но рабов было настолько много, что почти треть всего населения Римской империи составляли рабы. Любимым развлечением римлян были бои невольников до смерти на специальных стадионах. Рабов-смертников называли гладиаторами…

Лисбет заинтересованно слушал мой рассказ. Вроде не соврал пока нигде

— И вот, случилось так, что завоевав одну из стран, захватили римские войска множество пленных. Которых обратили в рабов. Среди них был и Спартак — так звали одного из рабов. Это был сильный, умный и благородный человек. Разные люди по разному говорят о его происхождении. Кто-то говорит, что он был вождём племени, кто-то говорит, что солдатом… Говорят, что был он женат, но правда ли это? Кто знает?

— Оме, вы умеете рассказывать, — прошептал Лисбет.

В дверях, так, чтобы его не увидел оме, на стуле пристроился Лизелот. Я увидел его и махнул рукой — пусть слушает, мне не жалко.

— Тяжела и жестока судьба гладиатора. Его жизнь коротка и предназначена только для одного — умереть на горячем песке арены на потеху римской публике. Хозяева гладиаторских школ сурово и жестоко ломают людей, которые должны по их требованию выходить на бой с оружием в руках и умирать. И я не знаю, что лучше — умереть под крики и свист толпы или медленно подыхать от непосильной работы в шахте или на полях?

Вот! Вот оно! Лисбет отвлёкся, наконец от своих переживаний и не сводит с рассказчика (то есть с меня) глаз.

— Опытные ланисты — хозяева гладиаторов умеют и знают, как обращаться с вооружёнными рабами-смертниками. Кнут и пряник, а ещё надежда. Надежда выжить. Во избежание бунтов каждого из гладиаторов держат в отдельном отведённом ему каменном мешке. Там он спит, ест, отдыхает до и после боёв. Туда ему в качестве награды водят рабов-омег…

Здесь Лисбет дёрнулся. Правда же — не было в Риме рабов-омег.

— Случилось так, — скорее продолжаю я свой рассказ, чтобы сгладить неприятное ощущение от лжи, — что Красс, полководец, Марк Лициний Красс, захвативший страну Спартака, праздновал победу в своём доме и потребовал, чтобы ланиста, хозяин Спартака, предоставил ему для развлечения гостей гладиаторов. Красс знал Спартака, знал, что в гладиаторской школе он не один… О, этот Красс… В день пира с самого утра когда поднявшееся над морем солнце бледно-шафрановыми лучами ударяло в плотные вишневые шторы опочивальни, скрывавшие Красса от окружающего мира и охранявшие его ночной сон, он задумал план, как он устроит пир… И чем выше отрывалось от моря светило, тем ярче возникала в покоях полководца иллюзия разгоравшегося по ту сторòну вишневых штор кровавого зарева.

Я погружаюсь в собственную выдумку, развеиваю свои глаза — у меня это аналог их закрытия, и, отдавшись на волю фантазии, впав в своеобразный транс, но не забывая, впрочем, поддерживать собственное убеждение в её правдивости, продолжаю (Шут аплодирует, провокационно виляя круглой попкой):

— Четыре чёрно-фиолетовых негра методично и плавно обмахивали благодетеля Рима, благословенного — как его называли в Риме, Марка Лициния, благовонными опахалами. И когда благословенный ощущал кожей лба или щек легкое приятное дуновение воздуха, он понимал, что проснулся и что наступило утро. Очередное утро консула, утро клиентов, утро этих негров, утро народа Рима и всей Великой империи.

Иногда Красс просыпался ночью. То ли от чересчур назойливой мухи, что было явным упущением со сторòны негров, то ли от слишком сильного дуновения, вызванного опахалами, что тоже являлось оплошностью чёрных рабов, то ли от тяжелого сновидения… Но, независимо от причины, сам факт ночного пробуждения Красса означал смертный приговор всем четырем неграм, которых утром наступившего дня бросали на съедение священным крокодилам, чтобы не тратить на эту чёрную падаль верёвки, не тупить о них топоры и спаты, не осквернять их вонючими телами благородные морские воды и не отравлять землю погребением их мерзких останков.

В своё время Крассу приходилось бывать на дальнем-дальнем западе, встречаться там с местными варварскими правителями и приходилось признать, что водоём со священными крокодилами — это очень полезное учреждение. Вернувшись в Рим он приказал устроить его у себя. Некоторые из нобилитета тоже последовали примеру консула…

Если ночь проходила спокойно, утром негров уводили в темные казематы, обильно кормили пищей, приправленной вкусными, но снотворными специями, после чего они спали до наступления ночи… Он мог себе это позволить — огромная добыча, часть которой он оставил себе, часть распределил между своими солдатами, а большее и лучшее привёз в Рим, в казну Сената, пополнила весьма оскудевшую после выборов консула семейную сокровищницу. А негры были дёшевы… Последний год Империя воевала далеко на юге и поток негров-рабов нескончаемой вереницей шёл в Вечный город…

Марк Лициний открыл глаза и сразу почувствовал на себе ненавидящие взгляды четырех пар глаз негров-опахальщиков. Он усмехнулся. Он не испытывал к ним ответной ненависти. Он их просто презирал.

Красс презирал пленных и рабов. Рабов — за их молчаливую, беспрекословную покорность, пленных — за то, что они предпочли рабство ради спасения жизни, потому что цепляться за ту жизнь, которая им предоставлялась, даже не за жизнь, а за существование, могли только животные. Но животные цепляются за существование неосмысленно, а эти сознательно. Значит, они хуже