Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

— Друг, я бы с удовольствием, но ведь и у тебя они живут недолго, — ответил хозяин, подмигнув сенатору.

Подвыпивший толстяк оглушительно захохотал. Пара клиентов, видя, что смех разносится от ложа патрòна, тоже угодливо захихикали.

— Тогда, отдай мне этого, — Криспин с размаху шлёпнул ладонью с толстыми пальцами по нежной ягодичке, на белой коже вспыхнула красная пятерня. Мальчик закусил губу.

— Да он и так твой…, - ответил Красс пригубливая вино и отщипывая кусочек хлеба с подсунутого под его руку подавальщиком-омегой, но уже тёмненьким, блюда.

Сенатор из плебейской семьи, его манеры раздражали Красса. Да и мужеложец. Но богат и влиятелен. Очень влиятелен.

Красс оттопырил палец, указывая на персик и тёмненький омежка, быстро отставив блюдо с хлебом, поднёс хозяину блюдо с фруктами.

Музыканты — все сплошь омеги, не столько одетые, сколько изысканно раздетые, играли на флейтах, арфе, мандолине, скрипке и барабанах, а стриженый солист, с косой длинной разноцветной чёлкой, закрывавшей левый глаз и половину лица, извиваясь в жёлтом свете ламп, пел высоким приятным голосом:

Его глаза холодны, они глядят сквозь стекло.

И будто мера длины, по пальцам время стекло.

Слабеют все голоса, и в мышцах плещется боль,

Когда в ночных небесах летит Воздушный король.

Где королевство его, не помнит даже он сам.

Он не от мира сего, он верит песням и снам.

Он рубит корни у скал, он пляшет в топях болот.

Он тот, кто жил и устал. Он убывающий год.

Его проклятие — день, его спасение — ночь.

Дорожный плащ — его тень. Он до бесед не охоч.

В том уголке, где темнее, в несоблюдении доль,

В нагроможденьи камней живет Воздушный король.[87]

Здравицы и тосты сыпались один за другим, раскрасневшийся от вина Криспин, зарычал и, вцепившись зубами в ягодицу мальчика-альфы, до крови прокусил кожу.

— Красс, где ты их таких сладких берёшь? — ржал толстяк, утираясь вышитой салфеткой поднесённой мальчиком-омегой.

— Пошёл! — швырнув перепачканную кровью салфетку в лицо подавальщику, сенатор оттолкнул обнажённого омежку ногой.

Отхлебнув вина, Криспин зажевал его куском жареного мяса, поданного отпихнутым ранее омежкой на подсунутом блюде и, перевернувшись на другую сторòну обеденного ложа, сел, спустил ноги вниз, за волосы сволок с ложа укушенного мальчишку на пол, отвернул полу тоги и, удерживая мальчика-раба за длинные волосы, сунул его лицо к себе в промежность. Тряхнул удерживаемую голову мальчика-альфы сильнее и тот, поняв, что от него требуется, заработал ртом. Блаженная улыбка озарила толстое лицо сенатора. Он протянул руку к омеге-подавальщику, мальчик, не поняв, что хочет сенатор, схватил сразу два блюда — с хлебом и мясом и, удерживая их в дрожащих руках, протянул требовательному гостю.

Красс краем глаза следил за Криспином. Приглашён тот был не случайно. В последнее время в Сенате началось какое-то нездоровое движение. Причин его Красс понять не мог — долго отсутствовал в Риме и справедливо видел в нём угрозу для себя. Со вторым консулом они были дружны, Гай Саллюстий всегда его поддерживал. Но в последнее время Саллюстий болел и упустил из рук вожжи, сдерживающие сенаторов… Красс надеялся выудить из Криспина что-то, что ему было неизвестно…

Дёрнувшись Криспин кончил и пробухтел куда-то между ног:

— Глотай! Всё глотай! И вылижи потом дочиста.

Затем с облегчением выдохнул, дождался, когда мальчик-альфа всё слижет и снова обратился к Крассу:

— Да, дружище, хорошо…, - грубо оттолкнув мальчишку, сенатор снова развалился на ложе с полупустой чашей вина. Прислужник сбегал к кратеру, схватил новую чашу вина и пока, как ему казалось, никто не видит, выплюнул белесую каплю спермы прямо в розовую пену. Красс заметил это краем глаза. Но… Криспин достоин этого… плебей…

— Так вот, — вроде бы пьяно продолжал Криспин, но глаза его были трезвы, — в Сенате говорят, что пора Марку Лицинию Крассу на покой. На следующий год…, - сенатор пьяно икнул, снова сграбастал длинные волосы подошедшего с новой чашей мальчика-прислужника в горсть, внимательно присмотрелся к миленькому личику, — хозяин гостеприимный мой, у тебя цепь с ошейником есть?

Красс сделал знак управляющему и стражник тут же предстал с требуемым перед полководцем.

— Одевай, — просипел Криспин, — на него одевай, — отобрав чашу с вином, сенатор толкнул мальчика к стражнику. Красс кивнул и на тоненькой шее мальчика-альфы замкнулось стальное кольцо с цепью и надписью: tene me non fugiendum.

Криспин молча дёрнул полированную цепь, заставляя мальчика встать на колени перед собой:

— Рот открой, — приказал сенатор.

Мальчик открыл рот.

— Шире…

Ещё раз дёрнув цепь, сенатор заставил раба задрать голову с широко раскрытым ртом вверх.

— Эй, кто там…, - сенатор щёлкнул пальцами и к нему тут же подскочил ещё один мальчик-альфа в этот раз с заплетёнными в косу волосами.

— Лей! — приказал Криспин новому рабу, сунув ему чашу с плевком.

И струя багрового вина, расплёскиваясь в сторòны, попадая в глаза раба и забрызгивая пол, полилась в широко раскрытый рот. Мальчик не успевал глотать вино, задыхался, вот, после неправильного глотка, вино попало в лёгкие, раб попытался кашлять. По знаку сенатора ещё один мальчик-раб принёс вторую чашу вина. Вино лилось попеременно из обеих чаш. Красс шевельнул пальцами и стражник, наступив калигой подбитой брòнзовыми гвоздями на тонкую лодыжку стоящего на коленях раба, ловким неуловимым движением стянул детские запястья кожаным шнурком, притянув руки раба к самому затылку, схватил за волосы, задрал голову мальчика вверх ещё выше, сунул в его рот рукоять гладиуса, так, что брòнзовое её навершие стукнуло по зубам, повернул и челюсть с хрустом распахнулась, открывая доступ и в желудок и в лёгкие. Багровые струи вина, приносимые в дрожащих руках сразу двоих мальчиков-альф, начали заполнять внутренности провинившегося раба. Почти ребёнок задержал дыхание, но надолго его не хватило и вдохнув, он втянул в лёгкие струю вина, задёргался, кашляя, захлёбываясь фалернским, второй раз дыхание ему задержать не удалось, здоровенный стражник альфа держал крепко, широко распахнутые голубые глаза моляще смотрели на немилосердного гостя, в удовлетворении поглаживавшего широкое пузо, теряли осмысленное выражение, тело, звякнув цепочками, дернулось раз, другой, потёкшая моча смешалась на полу с вином…

Раб виноват, а вина раба карается только смертью — такой порядок установил Красс в своём доме.

Лисбет выбрался из-под своего одеяла, распластался на моих коленях и приник лицом животу, обхватив руками за спину. Отвлёкшись от рассказа, я гладил его по волосам, по спинке,