Царствуй во мне - Наталья Ратобор

«Народ, народ». Вот он – народ – храпит прямо в окопах, громовым раскатом испускает ночные газы и рычит отрыжкой. Народ… Он же бездарно гибнет, не имея возможности даже отстреливаться. Храбрецы и трусы, мечтатели и сутяги, самородки и бездари, большею частью безграмотные, грубые, неразвитые, но, безусловно, носители образа Божия… Не в ответе ли за них мы, российские дворяне, наследники древних родов? Довели их до скотского состояния, и сами же ими гнушаемся. Бессмысленное истребление несчастных вопиет к небесам. Не приведи Господь на нашем веку стать очевидцами Его праведного гнева.

Если он, обер-офицер Российской Империи, пребывает в подобном томлении и скептицизме, то что мерещится его солдатам – завшивленным и изможденным, смердящим, голодным, тифозным, с кровоточащим стертыми ногами. Беспомощным, будто скотина на бойне. Боеприпасов давно нет. Палками им, что ли, отбиваться против пушек и мортир? Двадцатый век наступил, а все штыком орудуем, кавалерией да пиками наваливаемся. Дела наши неважные. Так-то вот, штабс-капитан Томшин.

* * *

В «Яру» шумел превеселый кутеж. Ресторан был полон, словно прожигатели жизни торопились воздать должное божкам чревоугодия, пития и сладострастия, опасаясь, что война положит этому скорый и внезапный конец.

Вся адвокатская контора Порфирия Осиповича, обняв упругие попки танцовщиц, залихватски дрыгала ногами. Вспученные животики, правда, мешали развернуться, но в своем воображении козлобородые дядьки почтенного возраста довольно высоко вскидывали нижние конечности. Сопровождавшие их дамы отвечали на это вымученными игривыми улыбками.

Однако скоро все присутствующие впали в эйфорию: прямо на стол высыпали заветный порошочек. Ведя игривые разговоры, все время от времени наклонялись к столу и втягивали носом зелье через бамбуковые мундштуки.

Незаметно беседа перетекла в бессмысленное хихиканье, затем в гомерический хохот, а после – в громовой храп. К утру взгляду окружающих предстала достойная компания, раскоряченная в диковинных сонных позах с застывшими лицами.

* * *

В батальоне, где служил штабс-капитан Томшин, произошло недоразумение: пулеметчик пятого взвода Ларион Березин опоздал на построение – живот прихватило.

Господину полковнику Герберу, как назло, случилось быть не в настроении: накануне денщик не вычистил занавоженных сапог.

Негодуя, офицер выхватил сыромятный арапник и принялся охаживать провинившегося:

– Окопная гнида!

Быстрым движением Томшин удержал каравшую руку:

– Остановитесь! Вы изволили ударить бойца, товарища по оружию!

– И что? Сами понимаете, быдло необходимо учить и воспитывать.

– Чем воспитывать – рукоприкладством? Ваш поступок отвратителен.

– Прекратите истерику, вы не барышня.

Томшин не отпускал полковничью руку:

– Тотчас прекратите!

– Ах ты… смутьян!

Вспыхнул чудовищный скандал. Томшин догадывался, что рапорт о его проступке немедленно будет направлен в штаб армии. Помимо того, господин Гербер лично вычеркнул Томшина из списка кандидатов на Георгиевский Крест.

Глава 7

Ничего случайного

Помощница палатной медсестры Варюша Чернышова, запыхавшись, влетела в госпитальную залу Царскосельского лазарета:

– Господа раненые офицеры! Не погубите!

Мужчины принялись потешаться над ее заполошным видом. Варваре это было безразлично.

– Главный врач госпиталя с обходом – по местам прошу! Ну, уберите кальсоны! Опять ваши портянки благоухают, господин Миранцев, – прячьте… Ну уж теперь поздно думать про стирку, суйте под матрас! Фортки скорее. Ну кто позволил в палате курить, баловники! Почем бумаг накидали – газетищи веером. Давно бы выкинуть, берегут неизвестно зачем. Не лгите, господин Вольский: в уборных бумага точно имеется. И обойдитесь без пошлостей, прошу вас, посовеститесь дамы. Сейчас я эти газеты прихвачу, все мусора меньше. Смотрите же – не подведите.

После обхода Вароненок, комкая слежавшиеся газеты на растопку, обратила внимание в рубрике «Наши герои» на статью фронтового корреспондента Кавказской армии «Дежавю: русский штык, обращенный против османцев». Взгляд привлек один из случайных снимков: офицер в накинутой шинели – взгляд сосредоточен, на лице аскетическая строгость. Худые скулы обтянуты загрубелой кожей, покрытой темным загаром, как бывает у европейца, прокопченного азиатским солнцем. Внешность преждевременно постаревшего человека, который устал от войны и бесстрастно принимает ее перипетии. Незнакомец породил неожиданный отклик в Вариной душе. Она точно давно потерянного родственника обрела. Откуда эта уверенность, что она его знает, эта потаенное родство? Почему ей так близко это выражение тихого, немятежного упорства и сдержанной суровости, за которыми кроются вдумчивость и приверженность долгу и чести? Имя офицера ей показалось звучным: В. В. Шевцов. Варя вырезала статью и спрятала среди документов.

* * *

Как опытного офицера, наилучшим образом показавшего себя в боевых действиях, полковника Шевцова перекинули на провальный Северо-Западный: фронт захлебывался, требовалось подкрепление – опытные боевые офицеры.

Затем началось великое отступление: русские части покинули Польшу и Галицию. 3 сентября полк Шевцова, среди прочих, оставил Вильно. К 19 сентября, избежав угрозы окружения, фронт наконец стабилизировался по линии от Риги через Двинск, Барановичи и Пинск до Дубно и Тернополя.

В армии воцарились отчаяние и уныние. Войска несли огромные потери убитыми и ранеными, заболевшими и умершими от тифа, пропавшими без вести и попавшими в плен. Генерал Деникин характеризовал ситуацию на Юго-Западном фронте, что, впрочем, в значительной степени относилось и к Северо-Западному, – следующим образом:

«Весна 1915 г. останется у меня навсегда в памяти. Великая трагедия русской армии – отступление из Галиции. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы, бесконечная усталость – физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть…»

* * *

На одном из переходов штаб отступавшего полка Шевцова нагнали залпы буквально дышавших им в спину частей немецкой артиллерии. Штабная хибарка вспыхнула, будто папиросная пачка. Шевцов, схватив карты, кинулся к окнам. Стекла разом треснули, пламя ворвалось внутрь. Найти в дыму дверь было практически невозможно. Выбора не оставалось: Шевцов прыгнул сквозь завесу огня. Вылетев наружу, он, задыхаясь, катался по вспыхивавшей траве. Артобстрел продолжался. Задело осколком руку – и сразу шрапнелью в плечо. Полковнику Шевцову нечем было ответить: в частях не оставалось боеприпасов. Все, что мог сделать личный состав, – укрыться в воронках и складках местности.

* * *

Обгоревший Валерий Валерьянович надолго выбыл из строя.

Его немилосердно трясло в санитарном поезде. Неправдоподобная боль. Теперь ему стала понятна метафора «живьем кожу содрать» – в прямом смысле. Морфий не берет. Не забыться. Как тут уснешь? Эх, отец, видел бы ты… И Илона… Осталась одна в положении: Константин на фронт отбыл. Но показала себя стойкой самоотверженной женой: ни слезинки на проводах, улыбается весело мужу, ласкается… Чего ей это стоило, можно вообразить. Вот и проявилась отважная цыганская кровь.

Опять это раздирающее душу страдание. Боль – как живое существо внутри, ненасытное и