Тени Равенсхолма - Мануэлла Юрьевна Макута

чувствовать, любить? Конечно, его проклятое сердце не бьётся уже пять сотен лет! Куда она, глупая, со своей любовью!? Все мечты о будущем тут же рухнули под натиском лавины сомнений. Конечно, Себастьян и она- древний вампир и девушка- дампир, существо, о котором даже в древних книгах собраны лишь крупицы информации. Возможно, Себастьян даже догадывался об этом, раз так спокойно воспринял её признание. И для его она представляет лишь профессиональный интерес.

Но тут Себастьян смотрел на неё долгим взглядом, от которого ей захотелось зарыдать в голос, бросившись перед ним на колени, обхватить его ноги и умолять остаться с ней. Пускай и мир умрёт — не жаль. Пускай и они сами умрут- только бы вдвоём.

— Возможно, я уже нашёл, — тихо произнёс он. — Но некоторым союзам не суждено сбыться. История повторяется, но никогда не заканчивается счастливо для таких, как я.

Он осторожно коснулся её щеки кончиками пальцев — прикосновение было лёгким, как дуновение ветра.

— Ты слишком похожа на неё, — прошептал он. — Та же сила духа, та же чистота сердца.

— На Элизабет? — догадалась Элеонора. — Отец рассказал мне.

— Не всё, — Себастьян отступил. — И, возможно, это к лучшему. Некоторые истории должны оставаться похороненными в прошлом. Прости, мне пора. Чары Томаса не продержатся слишком долго.

С этими словами он направился к остальным, оставив Элеонору в смятении чувств.

* * *

Виктор, нахмурившись, смотрел на других охотников. Вскоре он будет просить их о немыслимом — союзе с вампирами. И, конечно, это будет воспринято как минимум в штыки. А как максимум его сочтут предателем, перешедшим на сторону тьмы. Будет непросто, очень непросто.

22. Разговор начистоту

"Вампиризм стоит отличать от порфирии, болезни, схожей с проявлениями вампиризма. При порфирии у человека бледные кожные покровы, наблюдается светобоязнь, непереносимость чеснока- из-за содержащейся в нем сульфатной кислоты, анемия, но также иногда проявляется тяга к человеческой крови. И, всё же, порфирия и вампиризм- вещи диаметрально противоположные. Если больного порфирией можно излечить, то вампира излечить можно лишь одним способом — вогнать в его сердце осиновый кол.".

Виктор Харт. " Вампирские хроники.".

Пламя в камине бросало причудливые тени на стены. Виктор Харт, потрепанный годами охоты на порождений тьмы, сидел в старом кресле, вертя в руках серебряный медальон. Элеонора устроилась напротив, закутавшись в шерстяной плед. За окнами бушевала буря, ревя и беснуясь, будто предвещая то, что вскоре должно произойти.

— Элеонора, — тихо начал Виктор, — Я знаю, что не должен был приводить тебя сюда. Посвящать во всё это. Но сейчас выхода нет, всё иначе. Даже орден должен будет пересмотреть свои убеждения, или нам не выжить.

Она подняла на него внимательный взгляд. Свет огня отражался в её глазах — точно таких же, как у матери. Но скрывалось в них и нечто древнее, темное. Его дочь- дампир. Виктор горько усмехнулся.

— Мир не делится на черное и белое, как бы нам порой ни хотелось в это верить. Даже среди тех, кого мы привыкли считать монстрами, есть... оттенки.

Он поднял взгляд к потолку, словно собираясь с мыслями.

— Помнишь Эдварда Мильтона? Того аристократа из Нортвиля? Так вот, он- вампир, которого я отказался убивать пять лет назад?

Элеонора кивнула.

— Он обеспечивает работой и жильем добровольных доноров, платит им щедро. Никто не страдает. Дважды в неделю его доноры отдают небольшое количество крови. Взамен он делится своей кровью, и их организмы получают мощный стимул к регенерации. Старые раны заживают, болезни отступают... А Мильтон никогда не охотится. И таких много.

— Но как же учение ордена? — недоверчиво спросила Элеонора. — Все твои слова будут противостоять множеству веков опыта, знаниям.

— Орден... — Виктор потер шрам на виске. — Орден видит лишь то, что хочет видеть. Помню, три года назад я выследил вампира в трущобах Равенхольма. Жуткое место: нищета, болезни, отчаяние. Я готовился нанести смертельный удар, когда увидел сцену, перевернувшую мое понимание мира.

Он откинулся в кресле, прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания.

— Его звали Александр. Бывший врач, обращенный против воли. Он ходил по ночам среди самых обездоленных, тех, кто умирал от чумы и тифа. Он пил их зараженную кровь — горькую, мерзкую для вампира. Пил и давал свою, пока кровь больных не очищалась. А потом уходил, оставляя за собой выздоравливающих людей.

Элеонора непроизвольно подалась вперед, захваченная рассказом.

— И что ты сделал?

— Я опустил клинок, — просто ответил Виктор. — И с тех пор продолжаю наблюдать за ним издалека. Он спас сотни жизней.

Пламя в камине затрещало, выбросив сноп искр.

— Но есть и другие истории, — голос Виктора стал жестче. — Ты ведь помнишь историю о графине Батори из южных земель? Той безумной, что убивала своих крестьян.

Элеонора вздрогнула. Это имя было хорошо известно среди охотников. Графиня стала почти легендой по масштабам своих безумств и убийств ни в чем не повинных людей. Конечно, с годами её история обросла небылицами, сделав её в глазах людей просто безумной, но охотники знала- она была вампиром.

— Она верила, что кровь девственниц подарит ей бессмертную молодость. Сотни девушек погибли в её замке. Вот против таких мы сражаемся, Элеонора. Не против самой сущности вампиров, а против зла, которое может жить в любом существе, будь оно человеком или нет.

— Я никогда не думала об этом так, — тихо произнесла Элеонора. — Почему же тогда ты...Не отговорил маму от смерти? Она ведь могла бы жить и творить добро?

Виктор тяжело вздохнул, его плечи поникли.

— Потому что...Тогда я не знал всего этого, да и, я ведь говорил, Маргарет была слишком упряма. — он окинул её взглядом, будто решая, достаточно ли она взрослая для всей правды. — Она всё равно сделала бы это, так или иначе. Я просто...избавил её от мучений и того, что в её религии считалось одним из самых страшных грехов, самоубийства.

Воздух в комнате словно сгустился. Элеонора всегда знала, что тема её матери болезненна для отца, но никогда не слышала полной истории.

— Моя Маргарет была солнцем, — глаза Виктора увлажнились. — Помню, как она собирала полевые цветы и вплетала их в свои волосы. Всегда напевала какую-то мелодию, даже когда готовила или убирала. Её смех мог осветить самую темную комнату. Она была очень доброй, очень сопереживающей. Многим она даже казалась странной или слишком доверчивой, но уж такая она и была, моя Маргарет, на самом деле.

Он улыбнулся, погружаясь в воспоминания.

— Она любила рассветы. Почти каждое утро выходила на крыльцо с чашкой чая, встречая первые лучи солнца. Говорила, что в этот