Искупление - Элизабет фон Арним

– Конечно, Милли, я люблю тебя, – заверила ее Агата и снова попыталась высвободить руку. – Вот было бы странно, если бы сестры не любили друг друга. Но собственный горький опыт убедил меня, что трудно любить, когда живешь в нищете.

– Но ты говорила, что вы с Гастоном…

– Мало ли что я говорила, – перебила ее Агата, и, казалось, в тоне ее прорвалось раздражение. – Говорю тебе: это трудно, – боюсь, моей тысячи фунтов нам едва ли хватит…

Она осеклась.

– Чтобы любить, – тихо закончила фразу Милли.

– Чтобы жить, – поправила ее Агата. – Ясно же, что превыше всего жизнь: без нее не может быть любви.

– Нет, превыше всего любовь: без нее не может быть жизни, – возразила Милли, и дрожа от страха, воспользовалась случаем и прибавила: – Вот почему… вот почему, в сущности, и появился Артур.

Наступила тишина. Агата сидела, глядя на гладко причесанную голову и полные плечи, склоненные к ее коленям.

Артур. Не это ли имя вырвалось у Милли на лестнице? Кто он такой и откуда взялся? Почему его имя уже не в первый раз всплывает в разговорах?

Она порылась в памяти. Наверное, это один из бесчисленных Боттов-зятьев. Но если это так, при чем тут вся эта чепуха, которую молола Милли насчет любви во имя жизни?

– Он один из Боттов?

– Нет, – отозвалась Милли. – Как раз наоборот.

– Наоборот?..

И тут Милли ринулась в ледяные воды правды. Задыхаясь от волнения и уже не следя за правильностью речи, она выпалила:

– Это тот мужчина, из-за которого Эрнест отдал все свои деньги на благотворительность. – И пока Агата силилась разгадать смысл ее слов, поспешила прибавить неожиданно четко и твердо, ибо время пришло и уже ничего нельзя было изменить: – Тот мужчина, за которого я собираюсь выйти замуж.

Часы показывали ровно десять, когда Милли произнесла это, но Агата еще долго оставалась в ее комнате и спустилась этажом ниже лишь в два часа, чтобы провести остаток ночи у себя в спальне.

– Мне больше нечего сказать, – бросила она напоследок перед уходом, в темноте, поскольку свеча давно догорела.

Милли полулежала на смятой постели, разбросав руки и уткнувшись лицом в подушку. Она была так измучена, что смогла лишь пробормотать в ответ:

– Надеюсь…

Но, к счастью, Агата ее не услышала.

«Значит, конец всему, – вяло подумала Милли, когда дверь закрылась за той, кого она воображала своей сестрой. – Надо смотреть правде в глаза… – Мысли едва ворочались в ее затуманенной усталой голове. – Да, а правда такова, и приходится это признать… к чему притворяться… будто все не так… это было бы… просто глупо…»

С закрытыми глазами и склоненной головой, Милли медленно села на кровати и принялась стаскивать с себя одежду, почувствовав, что и секунды больше не выдержит, если не разденется, потом забралась под измятое одеяло и провалилась в глубокий, тяжелый сон.

Этажом ниже Агата не спала и не раздевалась. Думать о таких простых, обыденных вещах со спокойной душой после недавних откровений Милли казалось ей немыслимым, невозможным, это было бы преступлением против нравственности, ибо нынче ночью она вдруг узнала, что все минувшие годы любила ту, чья жизнь была полна вероломства, и верила ее лживым россказням; что из всех женщин на земле именно ее сестра оказалась блудницей, публично опозоренной, заклейменной в завещании Эрнеста. Помимо негодования, стыда и ужаса потрясенную Агату преследовало чувство нереальности происходящего. Никогда не забыть ей часов, проведенных в спальне Милли. Не это ли самое тяжкое из испытаний, что послал ей безжалостный рок? Ибо в других несчастьях она сохраняла достоинство, надежда давала ей силы бороться, гордость помогала сносить с высоко поднятой головой самые жестокие удары судьбы. Но в грязной жалкой истории презренного греха, которую с редким цинизмом поведала ей та особа, что некогда приходилась ей сестрой, не было и намека на достоинство, гордость и непреклонную волю. Какое бесстыдство! Она посмела сравнить свое поведение – многолетнюю супружескую неверность – с поступками Агаты, а когда та ясно выразила свой ужас и отвращение, заявила, будто она сделала то же самое, когда уехала с Гастоном.

– Но ведь он был моим мужем! – возмутилась та.

– Тогда еще не был, – проговорила Милли (так и сказала: буквально бросила эти слова ей в лицо). Беспутница имела наглость снова намекнуть на неожиданное препятствие, что возникло у них с Гастоном на пути и неизбежно повлекло за собой краткое нарушение условностей, но закончилось, однако, священным браком длиной в жизнь.

Агата едва не лишилась дара речи от возмущения, и все же, желая проявить терпение, напомнила, что всякий мужчина становится мужем не сразу, на что Милли с беспримерным непристойным легкомыслием спросила:

– О, ты правда так плохо думаешь о женщинах?

Что можно сказать в ответ на такое? Бедный несчастный Эрнест, достойный, жестоко обманутый. Можно только изумляться его долготерпению. Он не сказал ни слова той, что вероломно предала его, но продолжал заботиться о ней, не отказал в крове и пище, позволил по-прежнему носить его имя – воистину поступок, достойный святого. Но Милли осмелилась порицать даже его терпеливую снисходительность и благородство, она бог знает что наговорила бы, если бы Агата в самых строгих выражениях не заставила ее замолчать. Подумать только: падшая женщина осуждает честного человека. И что же дальше? – спросила себя Агата, у ног которой разверзлась бездна невообразимого разврата.

В ее горах не знали подобного греха. На высоте более пяти тысяч футов над уровнем моря блуд, как и лиственные деревья, не расцветал и не давал побегов. Там не водились прелюбодеи. Да и не с кем там было прелюбодействовать, слава богу. В тех безлюдных краях мужья встречались редко; рассеянные по горным склонам, занесенные снегом, они заботились лишь о том, чтобы не умереть с голоду, и рядом с каждым трудилась исхудавшая работящая жена. В высокогорье даже не пьянствовали, хотя внизу, в долине, среди виноградников, насколько знала Агата, порок этот был делом обычным: там процветало пьянство, а в больших городах, среди праздности и чревоугодия, – супружеская неверность. Блуд расцвел пышным цветом. Так и должно было случиться. И даже в ее собственной семье одна из двух дочерей впала в этот грех.

Итак, она возьмет деньги, что оставил ей Эрнест, и навсегда отряхнет с ног своих прах этих ужасных мест. Она вернется к чистоте и оставит Милли со вторым мужем, этим бесчестным прелюбодеем. Конечно, теперь ей придется