Брак по контракту со злодейкой - Ангелишь Кристалл

сильно, что побелели костяшки, невольно вжалась в спинку кресла, предчувствуя, что каждое его следующее слово будет как гвоздь, всё крепче и крепче прибивающий крышку моего будущего. Как бы сильно граф и графиня ни любили свою дочь, вряд ли они рискнут отказать самому герцогу, особенно если на кону стоит брак, который способен открыть двери, недоступные даже для их положения.

Сердце глухо ударило в рёбра, а противный ком подступил к горлу и, казалось, намеренно закрепился там, мешая дышать. Но это было не поводом тонуть в отчаянии — наоборот, внутри что-то упрямо цеплялось за остатки холодного рассудка. Я бросила на навязанного жениха взгляд, полный скрытой злости, и убедилась, что он уже готов продолжить. Ровный, безупречно выверенный голос зазвучал вновь, и в этой спокойной интонации, обтянутой сталью, каждая фраза превращалась в приговор.

— Мы приняли решение, которое, надеюсь, вы поддержите, — произнёс он с той выверенной паузой, что превращала простые слова в почти неоспоримый вердикт. — Леди Эйсхард согласилась на нашу помолвку. С учётом недавнего конфликта с наследником Уинтерли, стоит поспешить и дать понять всем, что рука и сердце вашей дочери уже принадлежат другому. Все возможные последствия и осуждения я беру на себя.

Мать на миг застыла, будто между вдохом и выдохом возникла пропасть, но уже в следующую секунду её губ коснулась лёгкая, почти победная улыбка — как у человека, чьи планы начали складываться сами собой. Отец, напротив, не выказал ни тени удивления — его короткий кивок был слишком спокойным, словно он уже заранее знал, чем всё закончится, и просто дождался, когда всё озвучат вслух.

А я… я почувствовала, как стул подо мной стал твёрдым камнем, ледяным и чужим, а воздух в столовой сгустился, как вода, в которой меня погрузили с головой. Каждый вдох давался с усилием, сердце билось тяжело и гулко, и казалось, ещё немного — и его стук услышат все за этим столом.

Мать чуть склонила голову набок, изучая нас так, будто пыталась выловить из воздуха малейший намёк на фальшь, но в её глазах уже горело довольство. Она видела не картину вынужденной сделки, а витрину «удачного союза», которым можно блеснуть на каждом приёме.

— Я хочу услышать вашу историю, — произнесла она тем тоном, в котором сплелись и любопытство, и желание убедиться, что перед ней действительно пара. — Как всё началось?

Вэлмир даже не удостоил меня взглядом. Его ответ звучал ровно и без единой заминки, словно он репетировал каждое слово: вечерняя прогулка в саду, случайная беседа, общие взгляды на важные вопросы… Он вплетал ложь в такую безупречную ткань, что она начинала походить на истину, а каждое сказанное им слово будто вживляло в окружающих нужную ему картину.

Я сидела молча и изредка кивала, позволяя его голосу заполнять пространство, и чувствовала, как внутри всё сжимается. Каждое его слово, произнесённое с той безупречной уверенностью, будто он действительно верил в собственный вымысел, ложилось тяжёлым камнем на грудь. Я хотела возразить, вставить хоть малейшую правду, но понимала — в глазах родителей это выглядело бы не как опровержение, а как неумелая попытка отшутиться. Любая тень сомнения с моей стороны разрушила бы созданный им фасад, а вместе с ним — и мою иллюзорную «защиту».

Пальцы под столом впились в ткань юбки, пока я сохраняла на лице ту самую холодную маску, которую он, вероятно, ждал от меня. На каждом вдохе хотелось сорваться, сказать, что всё это не более чем ловушка, но я ясно видела довольный взгляд матери и просчитывающий каждое слово отца. Они уже приняли этот союз. А значит, любое моё возражение будет встречено как каприз, а не как крик о помощи.

— И с того вечера, — закончил Вэлмир, бросив на меня короткий, но многозначительный взгляд, — я понял, что не собираюсь отпускать леди Эйсхард.

В столовой повисла тишина. Мать смотрела на нас так, будто её только что осчастливили лучшей новостью года. В её глазах читалось то самое удовлетворение, которое всегда означало: спорить бесполезно, она уже видит перед собой идеальный исход. Отец лишь слегка кивнул, но в этом жесте было больше одобрения, чем в сотне слов — он уже сделал выводы и принял решение.

— Что ж, — мягко произнесла графиня, и в её голосе звенела скрытая победа, — тогда у нас нет причин откладывать объявление.

Я почувствовала, как холодная волна прокатилась по спине. Откладывать. Объявление. Эти слова звучали, как приговор, и по их лицам я поняла — всё, что должно было быть обсуждено между мной и герцогом наедине, теперь окончательно вышло за пределы моего контроля.

А он… он просто откинулся на спинку кресла и с едва заметной тенью улыбки, которую видела только я, наблюдал за моей немой капитуляцией. Если бы кто-то в этот момент заглянул мне в глаза, то понял бы: из ловушки, в которую я попала, выхода больше нет.

Глава 8

Обеденное время выдалось странно тихим — почти гробовым. Ни звона посуды на кухне, ни приглушённых разговоров в коридорах. Лишь шелест ткани да мягкие шаги служанок, возившихся вокруг моего чемодана, словно я собиралась в дальнее путешествие, а не переезжала в поместье человека, чьё имя само по себе звучит как приговор. Каждое сложенное платье, каждое аккуратно уложенное украшение казалось звенящей нотой в симфонии неизбежности.

Всё происходящее до сих пор оставалось абсурдным. Одна фраза перечеркнула привычный мир, вырвала из под ног опору и лишила надежды на тихую жизнь, свободную от чужих игр. Хотя, если быть честной, не факт, что у меня получилось бы вырваться из цепких лап Луиджи и его матери, жадной до богатства и власти. Вспоминать, как он не постеснялся ударить меня прилюдно, было неприятно, но полезно — напоминало, что могло бы быть хуже. Что он сделал бы, не окажись тогда в саду Вэлмира? Или в узкой уборной, где чужие глаза не стали бы сдерживающим фактором?

И вот теперь, из двух зол, я даже не могла решить, которое страшнее.

Каждое сложенное платье, каждая аккуратно уложенная шкатулка с украшениями казались гвоздями, намертво прибивающими крышку моего прошлого. Я смотрела на всё это и ясно понимала: через пару часов окажусь в доме, где правила диктует Вэлмир Делавьер — и там уже не останется ни малейшей возможности притвориться, будто я живу по своим законам. Не будет права на уединение, не будет щели, за которой можно спрятаться от его пристального взгляда и навязчивого присутствия. Его последние слова всё