Сопротивляться бессмысленно - Юлия Резник

рядом. Это полная жесть, но на секунду мелькает мысль, что я сама виновата… В конце концов, когда мы были вместе, он никогда не унижал меня на людях.

«Ага, только убить пытался, — отзывается язва внутри. — А так, конечно. Все отлично. Не жизнь, а сказка!»

— Ну, чего сидишь?

— А что делать?

— Я же сказал — убеждать меня, что ты лучше.

— Вань, — умоляюще шепчу я. — Не надо… Ты же хотел по-человечески, — напоминаю. — Дать нам второй шанс…

Говорить о личном в присутствии такого количества посторонних людей, наверное, унизительно. Но мне уже все равно.

— Ребеночка родить, — начинаю плакать, уткнувшись ему в шею.

Вру, конечно. Какой ребеночек, господи?! Тем более от Тегляева, но… Я тоже изучила его слабые места, да. Это — аргумент.

На щеках Ивана вздуваются желваки. Он сощуривается, но откидывает от себя рыжую, будто та и не человек вовсе. Дергает меня за руку.

— Пойдем.

Семеню за ним на высоченных каблуках. Врезаюсь в спину, когда он останавливается перед гардеробом. Хватает ветровку и, не оглянувшись, идёт вперёд. Вместе мы выходим на улицу. Прохладный воздух обжигает щеки, остужает голову. Борюсь с желанием сбежать. Ага, тупо дать деру. И будь что будет.

— Надо же. Слезки, бровки домиком, вся такая трагическая. А с чего вдруг, Сабин?

— Он же мне помог. Не по-людски как-то бросить.

— Просто так помог? Хочешь сказать, что ты с ним не расплатилась… — просовывает руку мне между ног, сжимая лобок. — Этим? Нет?!

— Нет!

— Я что, похож на идиота?! — ревет.

— Нет, на ревнивца. Почему я решила, что ты правда готов меняться?

Это чушь. Ясно же — я ничего не решала. Просто сейчас очень важно убедить Ивана, что он до сих пор единственный. Только в этом случае тот согласится оставить Лёшку в покое. Никак иначе.

Тегляев бросает на меня злой, цепкий взгляд. Кривлю губы, словно реально обижена. И, кажется, это срабатывает.

— Садись, — открывает передо мной дверь Гелендвагена, прежде чем водитель успевает выйти, чтобы сделать свою работу. Забираюсь в салон. Тегляев садится рядом, закидывает мне руку на плечи, притягивая ближе к себе. Я чувствую запах табака, виски и дорогого парфюма. Всё вместе усиливает мою тошноту.

Машина трогается. На моей груди сжимается мясистая лапа. Ухо щекочет шумное дыхание возбужденного раскочегаренного бугая. Вперемешку со всякими пошлостями, на которые Иван всегда был щедрым, ощущается это едва выносимым.

Меня передергивает. Пальцы-сардельки скользят вверх по моим ногам. Настойчиво тычутся между, вынуждая раскрыться. Под мой всхлип забираются под трусы. Я позволяю, хотя это так отвратительно, боже! Еще же и водитель…

Истерика, разбухающая в груди, перекрывает доступ кислорода. Я задыхаюсь, но так даже лучше. С натяжкой это можно принять за возбуждение.

Машина, наконец, останавливается у моего дома. И мы выходим на воздух. Потом парадная, лестница, дверь… У которой Тегляев вдруг совсем другим голосом интересуется:

— Так, говоришь, у вас ничего не было?

— Нет, — вру, не моргнув глазом.

— Интересно… А я своими глазами видел обратное.

Что-о-о?!

Иван заталкивает меня в квартиру, протаскивает за руку через коридор, швыряет на кровать, а сам зачем-то забирается на стул.

— Во-от тут у тебя установлена камера. И тут. Ты разве не замечала?

— З-зачем установлена? — шепчу, стуча зубами от страха.

— Так ведь шлюхам вроде тебя нет веры, — хохочет Тегляев, спрыгивая на пол и делая шаг ко мне. — Вы же без контроля совсем в животных превращаетесь. Похотливых животных… Как ты под ним виляла задницей, а?

— Перестань! Не начинай, пожалуйста!

— Да разве это я начал? Ты! Будем вместе, говорила, детей еще сюда приплела… — брызжет слюной и вдруг осекается. — Или, может, ты уже пузатая, а? Хотела заставить меня воспитывать чужого ублюдка?!

— Ну, про что ты, боже-е-е?! Нет!

— Тогда что?! — он нависает надо мной, обхватывает плечи и с силой встряхивает.

— Просто хотела, чтобы ты отстал от человека, который ни в чем не виноват! Пожалуйста, Вань… Оставь его в покое. Пусть живет… Это же только между нами. Он-то при чем? Сам говоришь, я кому хочешь м-мозги запудрю.

— Нет, ты вообще слышишь, что несешь?! Даже теперь за него просишь, сука?!

Его рука смыкается на моей шее.

— Прошу, — сиплю я, обливаясь слезами. — Умоляю.

Он кажется совершенно обезумевшим. Что-то такое мелькает в его глазах, что я понимаю — мне конец. Тегляев все-таки закончит то, что начал. И для этого ему даже топор не понадобится.

— Что ж… Тогда лучше проси.

— Лучше?

— Да. Пока выходит неубедительно.

Я в ужасе вглядываюсь в его лицо. По нервам проходится звук расстегиваемой ширинки. А следом за ним и треск платья, разрываемого у меня на груди.

— Сосала ему?

— Нет, — всхлипываю, ничего не видя перед собой.

— А мне отсосешь, правда? Отсосешь ведь?

Слизываю слезы со щек и послушно киваю. Иван хватает меня за волосы, сбрасывает на пол. Давит на подбородок пальцами, раскрывая челюсть, и просто делает это.

— Вот умница. Глубже бери. И старайся, работай на камеру, если не хочешь, чтобы твоего мента заставили делать то же самое. Их знаешь как не любят на зоне?! — я стараюсь, я правда очень-очень стараюсь, а слезы катятся-катятся-катятся…

Глава 19

Алексей

Лениво поворачиваюсь на звук открывающейся двери.

— Багиров, на выход, — командует незнакомый летёха.

Я встаю, неспешно подбираю куртку и под его молчаливым надзором иду по коридору. Оставляя за спиной клетку и несвободу. Еще не зная наверняка о том, что меня вытащили, но почти в том не сомневаясь. Я этого ждал едва ли не с того момента, как меня загребли. Это было делом времени. Политики. Влияния. И пары звонков туда, куда простому оперу вроде меня не было доступа.

Щурюсь на выходе. Солнечный свет едва пробивается сквозь густые тучи, но для привыкших к искусственному освещению глаз — даже это слишком. Давая себе время адаптироваться, делаю глубокий вдох. Воздух кажется гораздо чище обычного. С удовольствием его пью, как тут мой взгляд цепляется за фигуру, околачивающуюся у представительского класса седана. Отец стоит в привычной позе — руки в карманах, на лице — ноль эмоций. Это что? Он дает мне право решить, хочу ли я с ним общаться? Ну-у-у… Собственно, после всего, что он для меня сделал, иначе не может быть.

Я подхожу медленно, не торопясь. Батя вообще не двигается. Только когда я оказываюсь вплотную, вздергивает бровь.

— Ну что, отмучился?

— Да. Спасибо. Ты как узнал?

— Казанцева сообщила. Вопрос — почему ты сам мне не позвонил.

Отец не лезет обниматься. Он даже не жмет