Измена. Игра на выживание - Луиза Анри

Тихон, бледный, с окровавленным плечом, уже сидел за рулем. Мотор взревел. «Мерседес» дернулся с места.

Ян подхватил Оливию на руки, как ребенка. Она прижалась к его груди, чувствуя жесткую броню жилета, запах пороха, крови и его собственный, знакомый, родной запах. Смешанный с запахом смерти.

Он бросил взгляд туда, где секунду назад лежал безумец с гранатой. Там была только воронка, дым и кровавые обрывки. Потом его глаза метнулись к телу Шрама. К его застывшему, мертвому взгляду, все еще устремленному в никуда с тем же ядовитым предупреждением.

"Сенатор... он сожрет тебя..."

Ян стиснул зубы. Он прижал Оливию крепче, чувствуя ее слабое дыхание у своей шеи.

— Жива, — прошептал он себе под нос, больше утверждение, чем констатация. — Ты жива.

Он втолкнул ее на заднее сиденье «Мерседеса», запрыгнул следом.

— Гони! — скомандовал он Тихону, не отрывая рук от Оливии. — Быстрее! В безопасную!

Машина рванула с места, разбрасывая грязь, увозя их из ада пустоши. В зеркале заднего вида мелькнули последние вспышки выстрелов, силуэты людей Яна, добивавших остатки людей Шрама. И два темных пятна на асфальте — Анатолий и его убийца.

Оливия закрыла глаза. Боль пульсировала в руке и висках. В ноздри ударил резкий запах лекарства — Ян доставал аптечку. Но она чувствовала его руки, его дыхание, его взгляд, прикованный к ней. Она была жива. Она сделала выбор. Она выстрелила.

Но цена этого выбора, цена слов Шрама, цена того, что их ждало за пределами этой пустоши — все это висело в воздухе тяжелее дыма от взрыва. Как клятва крови, как приговор. Сенатор... Кто он? И какого выбора потребует он от них теперь?

Глава 37

Тихон перелистывал страницы доклада о потерях, его пальцы машинально коснулись свежей повязки на предплечье. Боль была тупой, фоновой. Гораздо острее горела другая рана — рана от предательства, ставшего причиной этой кровавой бани. Взгляд зацепился за строку: «Удар с тыла, откуда прибежал Анатолий. Знание позиций снайперов».

И вдруг, холодный мрамор холла виллы Яна накрыл его, как волна. Тот вечер.

Флешбек

Холодные плиты под ногами отражали приглушенный свет люстры. Тишина в холле была гулкой, звенящей, как натянутая струна перед разрывом. Он стоял чуть позади Яна, его обычная позиция — тень, щит, неумолимый арбитр. Перед ними, на коленях, в центре этого импровизированного судилища под взглядами десятков потупленных глаз — Рита.

Ее сияющий фасад был разрушен. Дорогая блуза помята, идеальная прическа растрепана, по щеке стекала единственная, жалкая слеза, смешиваясь с размазанной тушью. Но не плач вырвал ее из Зимнего сада. Ее вытащили, как мешок мусора, под ее же собственные визгливые вопли — смесь проклятий, униженных мольб и диких угроз, резавших фальшивую гармонию виллы. Он, Тихон, слышал их все, как слышит скрип тормозов перед аварией — фоном к главному: неотвратимости расплаты.

Ян говорил мало. Голос — лед, скалывающийся под тяжестью презрения. Каждое слово — приговор: «Предательство... Шрам... Закон... Доверие...» Он лишал ее всего. Статуса. Защиты. Мира, который она предала. «Вышвырните ее. Один чемодан. Пять минут. Исчезни.»

Он видел, как последние огоньки расчета гаснут в ее глазах, сменяясь паникой загнанного зверя. С нее срывали украшения — подвеску, кольца, часы — побрякушки ее былой власти. Бросили на мрамор. Звонкий, унизительный стук. Сдернули меховую накидку, обнажив дрожащие плечи. Рита съежилась, пытаясь сохранить остатки достоинства, но это было жалко. Как жалок был труп Шрама в грязи переулка.

Именно в этот момент, когда охрана грубо схватила ее под руки, чтобы волоком вытащить в ночь, ее взгляд, полный животной ненависти, нашел Тихона. Он ожидал этого. Встретил его своим каменным, безразличным взором. Она была ошибкой, которую устраняют. Не более. Но ее глаза не задержались на нем. Они скользнули выше, на верхнюю площадку лестницы. Туда, где, бледная как полотно, стояла Оливия. Замершая, с глазами, полными ужаса и непонимания.

И вот оно. Взгляд Риты, адресованный Оливии. Не просто ненависть. Не просто ярость. Это была клятва. Концентрированная, первобытная, пожирающая обещание мести. Взгляд, который говорил яснее любых слов: «Ты. Ты его слабость. Ты заплатишь за все!»

Тихона, которого сложно было чем-то пробить, передернуло. Холодная игла пронзила привычную броню. Он запомнил этот взгляд с фотографической точностью. Записал в ментальное досье, как самый опасный из улик: Рита. Изгнана. Опасна. Особенно для Оливии. Мониторить. Тогда это была гипотеза, основанная на логике и этом леденящем взгляде. Теперь, глядя на доклад о засаде, на цифры потерь, на имя Сенатор, гипотеза становилась железобетонным фактом.

Конец

Тихон медленно выдохнул, возвращаясь в кабинет, к запаху пороха, лекарств и тяжелой реальности. Тот холодок от взгляда Риты слился с холодком от схемы Сенатора. Она метнулась к противнику — подумал он с новой, горькой ясностью, глядя на дверь, за которой лежала раненая Оливия. — И нашла способ нанести удар. Через Шрама. Через Сенатора. Цепочка предательства оказалась длиннее, чем я предполагал.

Это воспоминание было не просто картинкой из прошлого. Это был ключ. К пониманию масштаба угрозы. К пониманию того, что изгнанная змея все еще может жалить из тени, используя куда более могущественные клыки. И цель оставалась прежней — Оливия. Свет, ставший главной уязвимостью Пахана и, следовательно, главной мишенью для всех его врагов, видимых и невидимых.

Глава 38

Боль была якорем, приковывающим меня к роскошному ложу. Не только в руке, тупо нывшей под толстой повязкой, а где-то глубже. В грудной клетке. В висках. В самой сердцевине того, что раньше называлось жизнью. Лекарства притупляли остроту, но не могли заполнить пустоту, зияющую внутри после взрыва, выстрелов, криков… после того взгляда Риты, который преследовал меня даже в бреду.

Я лежала, глядя в высокий, искусно расписанный потолок спальни. Его спальни. Меня перевезли сюда, в самое сердце крепости, после того как врачи сделали все необходимое. «Для лучшего ухода», — сказал Тихон своим каменным голосом, но в его глазах читалось только одно: «Для лучшей охраны». Золотая клетка обрела новые, еще более прочные прутья.

Дверь открылась бесшумно. Я не повернула голову. Знала, кто это. Энергия, тяжелая и напряженная, как перед грозой, вошла в комнату вместе с ним.

Ян. Он выглядел… изношенным. Темные круги под глазами глубже обычного, в осанке, всегда безупречно контролируемой, читалась усталость, граничащая с изнеможением. Он подошел к кровати, не садясь. Молчал. Его взгляд скользнул по моей повязке, по моему лицу, и в нем не