Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

людьми решившими отдохнуть после трудового жаркого дня. Где-то слышна негромкая музыка — менестрель перебирает струны лютни. Просто так, наигрывая ненавязчивую мелодию. Официанты — альфы и омеги, летали с подносиками между столиков, разносили вино, чай, соки, мороженое, лёгкие закуски, фрукты, пирожное.

О! А вот и он.

Гризелд глазами искал меня, стоя у входа на территорию открытой веранды кафе, в чёрной блузке с открытыми плечами, в свободных тоже чёрных брюках, из под широких краёв которых выглядывали пальчики, обутых в лёгкие плетёные сандалии, ног с педикюром. Сумочку из чёрной тиснёной кожи он сжимал перед собой. Костюм гармонировал с цветом волос и оттенял молочно-белую матовую кожу лица и рук омеги.

Я поднял руку от стола и шевельнул пальцами. Сосредоточенное лицо Гризелда просияло, узнавая, и он двинулся ко мне, а у меня в штанах снова шевельнулось.

— Оме…, - Гризелд подошёл к моему столику и судорожно мял в руках ручку сумочки.

Не бойся, я не страшный — начал я проезжаться по его мозгам, уговаривая не бояться моих глаз. Очков-то нет — спасибо борделю Юргена.

Встал и, приглашая омегу сесть, отодвинул ему стул. Гризелд, смущаясь, осторожно опустился на сиденье. Сила Великая! Какая кожа! Нежная, светящаяся изнутри, будто бы прозрачная, обходя севшего омегу, пальцы моих рук дёрнулись от предвкушения, охватившего меня дикого желания дотрòнуться до его плеч.

— Господин Гризелд… я вас ждал, — произнёс я, не отрывая своего взгляда от его заалевшего лица.

Я омега, он тоже и, несмотря на это, он чувствует моё к нему отношение, хотя никакой трансляции своих чувств я не допускаю. Не хочу и его прощупывать эмпатией. Это, ведь, придётся раскрываться, пускать в себя эмоции всех находящихся вокруг. Пока я не могу действовать в толпе так избирательно.

Мысленно толкнув официанта, я подозвал его к нам.

Фрукты, лёгкое белое вино (по ощущениям, градусов 8, не больше), пирожные…

Официант, показав нам этикетку бутылки, открыл её, разлил вино по тонким бокалам.

— Вы знаете, господин Гризелд, когда я впервые увидел вас… то…, - начал я, пристально вглядываясь в симпатичное лицо смущающегося омеги, решив для себя, что буду предельно откровенен, — то понял, что вы необыкновенно привлекательны…

Щёки Гризелда заалели, аккуратные ушки в которых в этот раз были серьги в виде колец, полыхали вместе со щеками.

Омега в смущении опустил глаза, затенив их густыми длинными ресницами:

— Оме… маркиз Аранда… я…

Ну, всё довёл мальчишку.

— Поэтому, господин Гризелд, я предлагаю выпить… За вас…, - тянусь прозрачным фужером к омеге. Лёгкий звон стекла…

Гризелд аккуратно отпил из бокала. Я пил глядя на него.

Нет-нет, я откинулся на спинку стула. Я его сейчас до обморока доведу. Ему же некомфортно!

Как там, у меня в борделе-то было? Всех люблю на свете я! Во-от…

Гризелд выдохнул, вскинул на меня свои серые глазищи, снова отпил вина, несмело улыбнулся. А дело-то пошло.

— С… спасибо…, оме…, - выдохнул он ещё раз.

— Да за что же?

— Ну, за… комплимент… спасибо… м-маркиз Аранда… оме…

— Господин Гризелд, я говорю вам о том, что вижу перед собой… Мне нет необходимости что-то придумывать… Это на самом деле так. И вот ещё что — давайте с вами договоримся: зовите меня оме Ульрих, а я вас буду звать по имени? Договорились?

Омега кивнул головой не поднимая глаз.

— Гризелд, давайте выпьем ещё, — нужно его расслабить, слишком уж учитель напряжён.

Выпили ещё. Гризелд съел что-то из фруктовой нарезки.

Продолжая политику расслабления донельзя смущённого омеги, я спросил (ведь, людям всегда проще о себе рассказывать):

— Гризелд, скажите… а почему вы решили стать учителем?

Смущаясь и запинаясь, но с каждой минутой всё свободнее и свободнее (за время его рассказа мы выпили ещё два раза), он рассказал о том, что ему всегда нравилось работать с детьми, а в семье у него так сложилось, что он оказался единственным ребёнком, что крайне нехарактерно для здешних жителей. Родители его живы и он живёт с ними. Замуж пока не вышел — работа в школе и проверка тетрадей съедает почти всё время, да и возраст — ему уже двадцать два! (Это много!). Но, даже выйдя замуж, из школы он уходить не собирается — зарплата учителя весьма высока — десять гульденов в месяц. Да и детей он любит и они отвечают ему тем же.

— А вот скажите, Гризелд, вы же немецкий преподаёте? Так? Хорошо знаете литературу…

— Да, оме Ульрих, я, когда учился, м-меня хвалили, — ответил Гризелд чуть заплетающимся языком, — мои сочинения лучшими были…

Я протянул руку через стол и взял ладошку омеги в свои руки. Тот снова засмущался, попытался вытянуть её обратно, но я не пустил, а наоборот поднёс её к своим губам и невесомо дотрòнулся до нежной кожи.

— Ой, оме Ульрих, не надо!

Не поднимая головы, исподлобья я смотрел на розовые щёки омеги. Затем коварно повернул его кисть ладонью вверх и снова едва дотрòнулся губами до запястья, в синюю бьющуюся жилку. Щёки Гризелда из розовых превратились в алые. По прежнему, пытаясь вытянуть ладонь из моих рук, он судорожно выдохнул — я знаю, где целовать! Попробуйте устоять перед таким поцелуем!

Великая Сила! Он так непосредственен! Бывает такое, что встречаешь человека, и тебя тянет к нему как магнитом. Я вспомнил Лисбета…

С Лисбетом не так! Маленький целитель — солнышко. Он притягателен для всех. Для любого увидевшего человека. А тут… Гризелд… он для меня. Вроде бы ничего особенного в нём нет. Но вот цепляет почему-то именно меня.

Пока Эльфи меня причёсывал, я его попытал на предмет его видения Гризелда. Тот и выдал, мол, ничего особенного, оме, мало ли симпатичных омег в Лирнессе. А Лисбет? А Лисбет, оме, совсем другое дело! Он, он… такой, оме… Здесь Эльфи блаженно улыбнулся. Ну, понятно же? Понятно, конечно.

— Скажите, Гризелд, я вам нравлюсь? — задал я вопрос в лоб.

Оно, конечно, так бы не следовало спрашивать. Но мы уже достаточно выпили, да и выяснить надо, как он относится к однополым отношениям.

— О… оме Ульрих… Вы красивы… вы нравитесь… мне… — начал Гризелд и остановился.

— Но… Оно ведь есть?

Омега замолчал, не желая меня огорчать. Есть, конечно. Вы, оме Ульрих, не альфа… И снова зажался, боясь, что я прекращу с ним общение.

Ну, и ладно. Давить я на него не буду. Я завозился на стуле. Телекинезом надавил на так и торчащий член, закинул ногу на ногу, давя бессмысленный и беспощадный бунт непокорного орудия любви.

Я молчал, борясь с