Американка - Хэдди Гудрич

бог знает откуда, преувеличены и приукрашены печалью. Не из-за этого ли Раффаэле поругался с преподавателем истории? Как бы ни было на самом деле, мне нравились исторические сюжеты Раффаэле.

— Кто тебе рассказал все это?

— Мой отец. Он говорил только на диалекте, но знал кучу всего и умел рассказывать. Но я не хочу закончить, как он. — Раффаэле сел на мотоцикл и пригласил меня к нему присоединиться. — Отвезу тебя домой, а то твоя неаполитанская мама плохо обо мне подумает.

И правда, уже темнело, на город опускалась синяя ночь, и я вспомнила, что не оставила Аните записки. Мы поехали обратно по историческому центру, где постепенно загорались фонари, и выехали на площадь. Перед тем как вырулить на дорогу до порта, мотоцикл Раффаэле прокатил меня вокруг часовой башни: два, три гипнотических круга. Раффаэле словно желал напомнить, как недолго мне осталось жить в Кастелламмаре, а может — как недолго нам всем осталось жить на этой земле. И до того, как мотоцикл развил достаточную скорость, еще до того, как сам Раффаэле попросил меня, я обняла его сзади, прижалась к его плотной спине, к его мягкой пуховой куртке.

* * *

Анита хотела побольше узнать о мальчике, с которым я проводила время, считая, что это ее долг перед моими родителями. В неоновом свете кухни она расспрашивала меня, сколько ему лет, где он учится. Когда она узнала, что Раффаэле из техникума, то сжала губы. Словно не хотела сказать чего-то, что было бы неуместным в устах социалиста.

— И где он живет, ты знаешь?

— Точно нет, но, думаю, рядом с площадью Часов.

— Площадь Часов? — Анита громко переспросила, потерла лоб и еще раз спросила, словно не расслышала: — Площадь Часов? В историческом центре? — Она взяла себя в руки и, стараясь не повышать голос, уточнила: — И какая же фамилия у этого молодого человека?

Я ответила. Анита посмотрела на потолок, словно там находилась ее телефонная книга.

— В Кастелламмаре живут две семьи с этой фамилией. Он может быть из любой. — Она закурила, и это был хороший знак. — У тебя есть чувства к нему?

— Кажется, да.

— Я должна тебя об этом спросить. Я не хочу, чтобы ты страдала, потому что тогда я тоже буду страдать, понимаешь?

— Да.

— Наверное, ты не до конца понимаешь. Но поймешь, когда сама станешь мамой. — Анита выдохнула сигаретный дым. — Будь осторожна.

Ей тоже следовало быть осторожной. Однажды вечером Доменико позвонил в домофон, когда Анита только вышла из душа. Она быстро накрасилась, но осталась в коротком турецком халатике, когда проводила гостя в гостиную. И села на диван рядом с Доменико. Ее темно-русые волосы были мокрыми, а голубой карандаш подчеркивал теплый свет ее глаз. Мне она казалась Венерой, которая только что вышла из морской пены. И да, ее кузен, который не кузен, смотрел на Аниту, пораженный своей удачей, пожирал ее глазами, но старался не разглядывать слишком пристально ее гладкие и всегда загорелые ноги. Анита то вытягивала их, то скрещивала: она прекрасно знала, какой силой ее ноги обладали. По тому, как она позволяла подолу халата задраться, и по ее нежному заливистому смеху я поняла, что они уже спали вместе, а может, и не один раз.

Я ничего не сказала Аните. И она ничего не говорила мне. Даже когда однажды я поздно вернулась из школы, и ей пришлось обедать в одиночестве. Раффаэле забрал меня у школы, слава богу, уже после того, как Мария Джулия завернула за угол.

— Отвезу тебя домой, — сказал Раффаэле, но мы поехали туда, где находились безымянные здания и пустые дороги, за железнодорожный переезд. И вот уже мы несемся по шоссе, ведущему в Помпеи. Дороги здесь были плохие, но прямые, и, может, именно поэтому Раффаэле привез меня сюда. И как мы летели по этой дороге! Словно нас преследовала полиция, словно мы договорились умереть вдвоем на этом шоссе. Хорошо все-таки, что Анита меня ни о чем не спрашивала. От страха я изо всех сил обнимала Раффаэле за талию и закрыла глаза — не только от резкого ветра, но и чтобы не смотреть смерти в лицо. В конце концов Раффаэле затормозил у артишокового поля — вокруг ни души, только заброшенный домишко и мусорный бак — и поцеловал меня. Небо было облачным и низким, а поцелуй — напористым и обессиливающим. Раффаэле целовал меня так, словно нас снимали крупным планом, и режиссер велел нам показать нашу страсть. Поцелуй не был ни изысканным, ни зрелым, ни терпеливым, но не был он и неприятным. Крупные мягкие губы Раффаэле, смелый и нетерпеливый язык нравились мне, и я отвечала на поцелуй с любопытством, желая понять, куда он меня приведет. Потому что, куда бы Раффаэле ни стремился — хотела сказать я Аните — я пойду с ним. Через какое-то время мимо проехал парень на мопеде и прокричал нам что-то похабное, но слов я не разобрала. Раффаэле отстранился и воскликнул в близкое и безразличное небо:

— Да черт возьми, почему нигде нельзя побыть наедине со своей девушкой?

Анита, кажется, обо всем догадывалась — и поэтому ничего не говорила. Только как-то раз, крася губы перед возвращением в офис, она рассказала мне по секрету, как Доменико признался, что день ее свадьбы был самым плохим днем его жизни.

— Правда, это очень романтично?

— Да, очень.

— Да, и вот еще что. Завтра, когда увидишь Джезу, напомни, что мы ждем его на обед. И скажи, чтоб ничего не приносил, а то я ему задам. — Анита засмеялась. Зазвонил телефон, но она вышла из дома, не взяв трубку, — и так было понятно, кто звонил.

Как-то в воскресенье мы с Анитой пошли обедать в домик на склоне Фаито, который достался в наследство Сальваторе, мужу Луизы. Пока наша машина карабкалась вверх по извилистой дороге, море спряталось за поворотом. Зато теперь можно было окинуть взглядом почти весь Кастелламмаре. Увидеть, что это один из множества городов у подножия горы, которые перетекают один в другой. Этот ковер из городов тянулся до самого вулкана. Анита не спускала глаз с дороги, на которую ложились тени буков и каштанов. Она сказала, что Сальваторе устроил этот обед в горах, чтобы его жена и дочь захотели переехать в его дом, когда он закончит приводить его в порядок. Сальваторе хотел, чтобы его семья тоже привязалась к этой земле, облагороженной его руками и мотыгой. Значит, бутылка белого вина и устрицы на заднем сиденье машины, постукивающие