Американка - Хэдди Гудрич

— А Луиза согласна?

— Нет. Но пока решила уступить мужу, потому что не хочет ссориться.

Каменный дом Сальваторе стоял в тени вековой сосны, растущей выше по склону, но зато примыкающий к дому сад освещало солнце Кастелламмаре. Воздух был сухим, и пахло жженой древесиной. Справа я узнала гору в форме пирамиды, где-то там по дороге к ней должен был располагаться Граньяно. Сальваторе устроил нам экскурсию, с гордостью демонстрируя свои апельсины и цветную капусту, более сдержанно — тыквы и репу, торчащие из влажных листьев на клочках земли, словно персонажи вегетарианского кошмара моего детства.

На Сальваторе были надеты грязные резиновые сапоги и толстый шерстяной свитер. Он словно весь был покрыт шерстью. Лохматые волосы неопределенного цвета, густой волосяной покров на руках доходил почти до кончиков пальцев. Хоть Сальваторе и побрил бороду к нашему визиту, пепельная щетина покрывала его щеки. Наверное, такую бороду и сбрить толком нельзя. Он был похож на йети. Но голос у него оказался тихим, а печальные и серые, как небо, глаза смотрели застенчиво.

Я не заметила, как осталась с Сальваторе наедине в саду. Остальные пошли чистить мидии — рвать тонкие ниточки, которые привязывали моллюсков к раковинам. Я поняла, что мы одни, когда Сальваторе подошел ко мне и спросил:

— Ну, что ты думаешь про мой огород?

— Очень красиво.

Сальваторе почесал голову. Вдали закудахтала курица.

— Как ты считаешь, Луиза захочет сюда переехать?

— Может быть, но разве это не далековато от ее работы?

— Она правда так много работает сейчас? — спросил Сальваторе, понизив голос. — Она поэтому так поздно приходит?

— Я не знаю. — Я и правда не знала, почему он спрашивал об этом у меня, а не у Луизы, в крайнем случае — у Аниты. Может, это как-то было связано с тем, что я чужестранка, поэтому замкнутые мужчины доверяли мне секреты своих запутанных любовных историй. — Не знаю, — повторила я, поскольку вспомнила, и уже не первый раз, что Луиза танцевала на дискотеке с тем мужчиной-северянином так же, как я танцевала с Раффаэле, — тесно прижавшись друг к другу, под свою музыку. Я поспешила закончить разговор с ее мужем.

Мы ели спагетти с мидиями в недоделанной кухне. Сальваторе еще не установил отопление, но с его-то волосяным покровом и свитером он явно не чувствовал сырость. Аните тоже не было холодно, в ней горела жизнь. Мог ли холод и вообще физический дискомфорт объяснить недовольство Джеммы родителями? Она не бросала на них гневные взгляды, ни когда отец использовал просторечные слова, ни когда мать неискренне смеялась. Джемма вела себя так, словно родители уже умерли. Она разговаривала только со мной, расспрашивала про Чикаго и Нью-Йорк, уточняла, была ли я в Лондоне. Джемма отказалась от второго — домашней курицы

— У курицы сухое и темное мясо, — сказала она с отвращением, — и она воняет кроликами.

У Джеммы были такие же непокорные, как и у отца, волосы, которые она собрала в аккуратный хвост и перетянула розовой резинкой. Но, пока я взбивала пенку для кофе и Луиза хвалила меня за успехи в этом процессе, я заметила, что разрез глаз у Джеммы от матери и в них светится тот же невеселый ум. Когда взрослые вышли на улицу посмотреть на какую-то новую сельскохозяйственную технику, Джемма тихо произнесла, чеканя каждый слог:

— Отвратительное место.

— Тебе здесь не нравится?

— Здесь нечего делать. Друзей сюда не позовешь. Они, наверное, сейчас гуляют в центре города. Папа сошел с ума, если думает, что я сюда перееду. Ни за что. Лучше я буду жить с бабушкой и дедушкой.

Только до окончания школы, уточнила Джемма, потом она хочет уехать подальше: в Лондон или Париж, неважно куда.

— А что твоя мама скажет?

— Меня не интересует, что она скажет. Она лицемерка, — ответила Джемма и списком выложила все недостатки своей матери. Она накопила много претензий к матери, но, возможно, ей просто не хотелось сваливать всю вину только на мягкого и смиренного отца.

— А мне кажется, Луиза такая добрая, элегантная, образованная…

— Да ладно.

Думаю, ни одна девушка нашего возраста не хотела бы быть похожей на свою мать, какой бы удивительной женщиной та ни была. Девушка изучает мать слишком пристально, смотрится в нее, как в зеркало, и видит только несовершенства, свойственные им обеим. С ужасом вглядывается в мельчайшие подробности. Водянистый цвет глаз, тонкие безжизненные волосы, которые висят, как монашеский покров… Стыдится хлюпанья носом, когда мать в темной гостиной бесконечно смотрит на видеомагнитофоне, как погибают из-за измены герои «Распятых любовников» Мидзогути. Недовольна сдержанностью, с которой мать произносит: «Я в порядке, в порядке». Нет, любая дочь не хочет повторять ошибки матери. Она хочет быть другой и жить по-другому.

* * *

С матерью Раффаэле я познакомилась случайно, одним облачным днем, когда он приехал за мной в школу. Он остановился не у главного входа, как в прошлый раз, а подальше, в укромном месте у стены персикового цвета. Я без усилий обняла Раффаэле за талию, мое тело уже выполняло это действие само, без раздумий. Мы поехали мимо свинцового моря, но не остановились на Вилле. У беседки Раффаэле снял ненужные солнечные очки, даже не взглянув в сторону «Бара Спаньоло», мимо которого мы проехали незамеченными. Может, это и к лучшему. У меня на спине был рюкзак, как у школьницы. Начало накрапывать, капли были мелкими, но все равно оседали на моих ресницах и гигиенической губной помаде с маслом какао. В глубине души я жалела, что мы не остановились на Вилле. В прошлый раз, честно говоря, я чувствовала неизъяснимое удовольствие, читая в глазах похожих трепет, чувственность или неприязнь, когда толпа расступалась перед Раффаэле.

В одно мгновение легкий дождь перестал сдерживаться и превратился в ливень. Это было неожиданно, но мне почему-то показалось, что так и было задумано. Раффаэле помчался по дороге до площади Часов, а там мы втиснулись в один из переулков. Я не знала, куда мы едем, и не спрашивала. Забытое на веревках белье немного укрыло нас от усиливающегося ливня. Дождь приклеил мои волосы к голове, вода медленно и заботливо, как капли, которые дают больному, лилась мне в рот. Наверное, сейчас я была похожа на себя в детстве, когда у меня поднималась температура и я начинала бредить — редкие моменты в жизни, когда я теряла над собой контроль. Слава богу, Раффаэле не мог сейчас посмотреть на меня. Опустив