Играя с ветром - Евсения Медведева

– Любимое число, – Лёва вывернул запястье, демонстрируя татуировку. – Да и родился я седьмого. Всё же логично, какие тут могут быть шутки?

– Хорошо, тогда я могу рассказать папе?

– И бабушке тоже, – Лёва поиграл бровями и звонко чмокнул руку зарумянившейся маменьки. – Теперь-то я могу поесть?

– Можешь, – она махнула рукой, отбросила полотенце и почему-то застыла взглядом на подруге.

К слову, я и без этого намёка чувствовала её внимательный взгляд, но тупо продолжала смотреть на маму. Так и сидели: Лёва мычал от удовольствия, уничтожая пирожки с брусникой, мама смотрела на тётю Олю, а та – на меня. А когда пирожки кончились, и молчание стало сильно неприличным, пришлось всё же обернуться.

– Тёть Оль, ну маму я ещё могу понять, но перед вами-то я в чем провинилась? – захныкала я, елозя на коленях этого обжоры.

– Ты ещё в школе на него глаз положила, – она прищурилась и наклонилась ближе. – Да?

– Нельзя было?

– В школе можно, а сейчас уже поздно. Или ты думаешь, что ты первая?

Я открыла рот от изумления, не понимая, как трактовать её слова. Тётя Оля, которая всегда была рядом, мы все выходные летом проводили на соседних дачах, а зимой ходили в парк на лыжах. Она же своя в доску! Своя… Вот только взгляд её сейчас был не тёплым, как весеннее солнышко, а ледяным, как февральский пронизывающий ветер. Мама тоже была в шоке, и даже не собиралась скрывать возмущения от слов подруги.

– Так, всё, чую пятой точкой тупик, – Лёва шлёпнул меня по заднице, поднимая с колен. – Вероника Николаевна, нам пора на работу, поэтому отправляйтесь собираться, а я мужественно отвечу на все вопросы наших матушек.

Глава 23

Ох, бедный Лёва …

Ох… Как же неприятно ощущать себя между молотом и наковальней. Мамы, не стесняясь в эмоциях, испепеляли взглядами то меня, то друг друга, то пытались расщепить стекло окна в пыль, обращая свой взгляд в его сторону, и так по кругу. На второй минуте тягостного молчания я не выдержал и расхохотался. Так громко, что женщины подскочили на стульях, будто находились в дрёме все это время.

– Мамы, вам бы не в салоне красоты работать, а на малой сцене сверкать. Ну что за пауза? Откуда эта девичья скромность? Давайте, я сегодня добрый, начинайте…

Наверное, мне бы быть поскромнее в желаниях, потому что на меня лавиной обрушился шквал вопросов:

«Когда?»

«Где?»

«А ты?»

«А она?» 

«Свадьба?»

«Брачный контракт!» 

«Развод?» 

«Внуки!!!»

Я как болванчик только и успевал переводить голову, чтобы понять, кто задаёт очередной расстрельный вопрос. Естественно, громче всех была тётя Лариса, она то поджимала губы, то растягивала их в улыбке, а от вопроса про внуков и вовсе чуть не рухнула в обморок от бесконечного удовольствия. Нет, её реакция мне вполне понятна. Обнаружив голого мужика в квартире своей дочери – ещё то испытание для психики, но против меня сыграло два фактора: во-первых, мы были знакомы, сколько я себя помню, ну и во-вторых, моя мамуленька. А так как с мамой Ники всё более-менее было понятно, уверен, что при других обстоятельствах она бы просто смущённо покинула пристанище порока, но вот мысли моей мамы меня беспокоили вполне реально. В голове смешалось всё, но застыл я от шепота собственной матери:

– Лев, не порть девочке жизнь… Не порть! Запрещаю…

Эти четыре слова пощёчиной прилетели в меня, такой звонкой, хлёсткой и обезоруживающей, что хотелось зажмуриться. Это как на боксе: ты вроде находишься на ринге, воочию наблюдаешь своего противника, но некоторые удары застают тебя врасплох настолько, что ты падаешь на твёрдый пружинистый пол и корчишься не от боли и фонтана крови, а от внезапности и ощущения, что не просчитал… Не смог предугадать его шаги наперёд. Вот и сейчас я падал на ринг, смотря в родные глаза цвета жженой карамели, отказываясь верить в то, что услышал.

Тётя Лариса ахнула, закрыла рот руками, замерев испуганным зайцем в неестественной позе. И это был последний звук… Небольшая кухня погрузилась в тишину, от которой захотелось сдохнуть.

Неужели я настолько плох? Неужели я так гадок и ничтожен? И даже встряхнул головой, чтобы убедиться, что это не муха в моём ухе жужжит гадости, а родная матушка. Наклонился так близко, что уловил тонкий аромат малины, щепотку ванили и пряность бергамота, что были фирменным парфюмерным коктейлем матери, всматривался, пытался найти хоть один сраный намёк на шутку, но нет… В её сухих глазах плескалась лишь боль. Неутихающая жгучая боль и незатянувшаяся женская обида, что заставили её произнести эти слова. Во всяком случае, очень хотелось верить в то, что она это сказала на эмоциях.

– Ничего не меняется, да? Дай угадаю, я похож на НЕГО? – очевидно, неумение вовремя остановиться – это родственная черта, а я и поддался слабости, наблюдая, как в ответной словесной пощёчине сморщилась матушка.

– Я не это имела в виду, – зашептала она, протягивая ко мне тонкие нежные руки. Глаза вмиг стали влажными от проступивших слез, но это уже не могло унять ни мою боль, ни её. Поздно… Два пламени столкнулись, порождая пожар, который уже не исправит «прости».

– И я не это, – натянуто улыбнулся, но взгляд отвел, не в силах больше наблюдать эту безмолвную панику. – Тетя Лариса, когда за пирожками приезжать?

– Да хоть завтра, Лёва, – Лариса повторила мою фальшивую улыбку, потрепала меня по волосам, отчаянно отводя взгляд. Понимала… Всё она понимала.

– Завтра не обещаю, но по-соседски заглянем как-нибудь.

Не знаю, куда завёл бы нас дальнейший разговор, и уже не узнаю, потому как в дверном проёме показалась Ника. Она нервно поправляла строгий брючный костюм песочного цвета одной рукой, а второй сжимала подвеску.

– Лёва, застегни, – Ника села мне на колени, закинув ещё влажные волосы на макушку, вложив в мои трясущиеся пальцы крохотную металлическую застёжку. – А чего вы молчите? Даже странно. Слышала, как вы тут в пинг-понг вопросами играли и внезапно замолчали. Из-за меня?

– А мы пойдем, дочь, и так засиделись, – тетя Лариса подскочила, убрала чашки в посудомойку и, подхватив маму за руку, потащила в коридор. – Оля, мы опаздываем.

– Лев… – мама держалась за угол стола, выворачивала голову, чтобы вновь столкнуться взглядами.

– До свидания, маменька, – я снова улыбнулся растерянной