Летний сад - Полина Саймонс

держал дрожавшую камеру, он не мог подойти. Ее изысканной формы губы надулись, ее черно-белые губы – это лук, это удар, это поцелуй, дар, что достается ему… и тут рвется пленка. Шура! Шура! Ты меня слышишь? Он кладет камеру на землю, и бежит за ней, и ловит где-то в сибирском можжевельнике. Она хлопает глазами, которые чуть скошены вверх в углах, как у кошки, она приоткрывает рот и притворяется, что просит пощады. Возможно, когда-нибудь они снова вернутся к фильмам этого времени, фильмам, захватившим иллюзии, мимолетную радость их юности. Так же, как советские фотокамеры однажды сделали моментальные снимки другой Татьяны и другого Александра на каменных ступенях церкви после венчания или рядом с их давно потерянными братьями.

Покрытые потом и песком Александр и их сын сняли футболки и упали на нейлоновую ткань палатки, расстеленную на песке, а Татьяна обмакнула полотенце в миску с водой и обтерла им лицо и грудь. Некогда у него было только влажное полотенце и мечта о ней. Теперь у него были влажное полотенце и она. Он протянул руку, как медведь, – и схватил ее. Она действительно здесь.

– Мне хочется на залив Бискейн… – прохрипел он. – На Мексиканский залив… сейчас же!

Наконец он дождался темноты, а сын заснул. Звезды высыпали на небо. Татьяна, уложив Энтони в постель в «номаде», вышла к нему. А он сидел на складном пластиковом стуле и курил. Второй стул стоял рядом.

Татьяна заплакала.

– Ох нет! – воскликнул он, закрывая лицо ладонями.

Гладя его по плечу, она тихо сказала, шмыгая носом:

– Спасибо.

А потом села на его колено и прижала к груди его голову.

– Ты ничего не понимаешь, – сказал он и потерся о ее шею.

Александр поставил для них палатку и развел рядом с ней маленький костер, обложив его камнями.

– Знаешь, как я его разжег? Пять секунд бил камнем о камень.

– Ну и ладно. Хватит об этом.

Они сидели лицом на запад, обнявшись, глядя на темную долину.

– Когда тебя не было со мной, – заговорила Татьяна, – и когда я думала, что ты уже никогда ко мне не вернешься, я купила эту землю на вершине холма. Для тебя. Из-за того, чему ты всегда меня учил. Просто потому, что ты всегда учил так. Забираться повыше.

– Это правило для наводнений и войны, Таня. А могут ли они случиться здесь? – Он уставился во тьму.

– Супруг… – прошептала Татьяна. – Ты сейчас ничего не видишь внизу, но можешь ты представить все это через несколько лет – горящие на улицах огни, свет в окнах домов, в магазинах, свет других душ там, в долине? Как освещен Нью-Йорк, так будет светиться и эта долина, а мы сможем сидеть здесь вот так же и наблюдать за тем, что внизу.

– Ты пару секунд назад говорила, что мы завтра же продадим эту землю!

– Да.

Татьяна была теплой и открытой, пока не закрывалась какая-то ее часть, не становилась напряженной, как ее пальцы. Ее тоскливое желание увидеть пустыню в цвету когда-нибудь весной было сильно, но тревога в ее сжатых руках была такой же сильной.

– Это просто мечта, Шура, понимаешь? Просто глупая мечта. – Она вздохнула. – Конечно, мы ее продадим.

– Нет, мы ее не продадим, – возразил Александр, поворачивая ее лицом к себе. – И я больше не хочу об этом говорить.

Она показала на палатку:

– Будем спать там? – Ее ладони легли на его шею. – Я не могу. Моя храбрость фальшива, как ты знаешь. Я боюсь скорпионов.

– Нет, не беспокойся, – ответил Александр, крепко обнимая ее и прижимаясь губами к ее пульсирующему горлу, закрыв глаза. – Скорпионам не нравятся громкие звуки.

– Что ж, это хорошо, – пробормотала Татьяна, наклоняя голову. – Потому что они их не услышат.

Как она ошибалась на этот счет… Они окрестили свои девяносто семь акров, и вершину Пиннакл, и Райскую долину, и луну, и звезды, и Юпитер в небе своим бурным слиянием и экстатическими стонами.

На следующее утро, когда они снимались с лагеря и укладывались, чтобы двинуться дальше, к Большому каньону, Александр посмотрел на Татьяну, она посмотрела на него, и они разом повернулись и уставились на Энтони.

– Он проснулся ночью?

– Нет, он не просыпался.

Мальчик сидел у стола, собирая головоломку:

– А что? Вы хотели, чтобы я проснулся ночью?

Александр посмотрел на дорогу.

– А это интересно, – задумчиво произнес он, протягивая руку к пачке «Мальборо». – Покой доводит нас до безумия.

Ушедшее время

У смотровой точки Дезерт-Вью они стояли над краем вечного Большого каньона и смотрели на запад, на голубую дымку горизонта, и вниз, на змею Красной реки. Потом проехали несколько миль на запад и остановились у Липан-Пойнта, потом – у следующей смотровой точки Грандвью-Пойнт. У Моран-Пойнта посидели, тараща глаза, потом молча прошлись, и даже обычно разговорчивый Энтони умолк. Они прошли вдоль края каньона по лесистой тропе, под американскими соснами, до Явапаи-Пойнта, где нашли уединенное местечко, смогли посидеть и посмотреть на закат. Энтони подошел слишком близко к краю, и Татьяна с Александром вскочили и закричали, а он расплакался. Александр схватил его, но потом смягчился и отпустил, но лишь после того, как буквально начертил на песке линию и приказал мальчику не заходить за нее ни на шаг, если он не хочет строгого наказания. Энтони провел время заката, строя на этой линии стену из камешков и сухих прутиков.

Солнце окрасило небо над каньоном в цвет индиго, разрисовав алым голубовато-зеленые тополиные леса, можжевельник и хвойные деревья. Александр перестал щуриться, потому что, когда солнце опускалось ниже, оттенки Большого каньона менялись, а жгучая жара осыпалась, как ржавчина, над древними глиняными храмами и окаменелостями, которым было два миллиона лет, и над лесом Коконино, и вдоль Красной стены, и над утесами и лощинами, и над шале Брайт-Энджел, и над песчаником и известняком от Тонто до Тапита, – все стало розовым и винно-красным, лиловым и желто-зеленым, теряясь в Великом Несоответствии: миллиарды лет исчезнувшего времени сливались в цвете.

– Господь устроил цветовое шоу, – сказал наконец Александр, глубоко вздыхая.

– Он старается поразить тебя Аризоной, – пробормотала Татьяна.

– А почему камни так странно выглядят? – спросил Энтони.

Его стена была уже почти фут высотой.

– Вода, ветер, эрозия, – ответил Александр. – Река Колорадо внизу начиналась как ручеек, а потом превратилась в настоящий поток и за миллионы лет промыла этот каньон. Река, Энтони, вопреки неприязни к ней твоей матери, катализатор всего.

– И именно из-за этого катализа она и не нравится твоей матери, – сказала Татьяна, устраиваясь под рукой Александра.

Он наконец встал и