Летний сад - Полина Саймонс

одеялом. Чудовищно холодно. Паши давно нет… – Александр сглотнул набухший в горле ком. – Я открываю глаза и осознаю, что на самом деле сном, как я и боялся, было все это – Олений остров, Кокосовая Роща, Америка. Это была просто очередная шутка сознания в обезумевшей душе. Я вскакиваю с койки и выбегаю из барака, волоча в замерзшую тундру гниющий труп Успенского, а за мной бежит с оружием Каролич. Когда он меня догоняет – а он всегда меня догоняет, – он бьет меня по горлу прикладом своей винтовки. «Вернись в барак, Белов, – приказывает он. – Это тебе обойдется еще в двадцать пять лет. Быть прикованным к трупу». Когда я просыпаюсь ночами, я задыхаюсь, как будто меня только что ударили по горлу.

– Александр, – почти неслышно произнесла Татьяна, отталкивая его дрожащими руками, – умоляю, умоляю тебя! Я не хочу это слышать!

– Энтони снится, что ты ушла. Мне снится, что ты ушла. Это так живо, это чувствует каждый сосуд в моем теле. Так как же я могу помочь ему, если не могу справиться с собой?

Она застонала, протестуя.

Александр тихо лежал рядом с ней, умолкнув на полуслове, на полуболи. Он больше не мог этого выносить. Он не мог даже выбраться из палатки достаточно быстро. Он ничего больше не сказал, просто ушел.

Татьяна осталась рядом с Энтони. Ей было холодно. Когда мальчик наконец затих, она выбралась наружу. Александр сидел у гаснущего костра, закутавшись в одеяло.

– Почему ты всегда так делаешь? – холодно спросил он, не оборачиваясь. – С одной стороны, ты втягиваешь меня в глупый разговор, а когда я не хочу говорить, расстраиваешься, но, когда я говорю о том, что действительно меня мучает, ты заставляешь меня умолкнуть.

Татьяна была ошеломлена. Она так не поступала, ведь нет?

– Ох да. Да, ты поступаешь именно так.

– Я не хотела тебя расстраивать.

– Тогда зачем ты это делаешь?

– Прости. Я просто не могу говорить о страшных снах Энтони. Или твоих. – Она была более чем испугана.

– Ладно, тогда оставим, иди в палатку.

Он все так же сидел на месте и курил.

Она потянулась к нему. Он резко отшатнулся.

– Я же сказала, мне жаль, – пробормотала Татьяна. – Пожалуйста, иди в палатку. Я очень замерзла, и ты знаешь, я не могу заснуть без тебя. Пойдем. – Она понизила голос, наклоняясь к нему. – В нашу палатку.

Внутри он не стал раздеваться, просто забрался в спальный мешок как был. Татьяна несколько мгновений наблюдала за ним, пытаясь понять, чего он хочет от нее, что ей следует сделать, что она могла бы сделать. Что ему нужно?

Она разделась. Нагая и беззащитная, хрупкая и податливая, она тоже залезла в мешок и сжалась под его враждебной рукой. Ей хотелось, чтобы он понял: она безоружна.

– Шура, прости, – прошептала она. – Я все знаю о моем сыне. Я знаю все последствия моего ухода. Но теперь я ничего не могу изменить. Я просто пыталась сделать лучше для него. И он теперь за мои трудности и его трудности получил обоих родителей. Я надеюсь, что в итоге, где-то в будущем, для него это будет что-то значить – то, что у него есть отец. Что равновесие будет как-то восстановлено тем хорошим, что вышло из моего непростительного.

Александр ничего не ответил. И не прикоснулся к ней.

Просунув руку под его футболку, она погладила ему живот:

– Мне так холодно, Шура. Посмотри, у тебя в палатке голая замерзшая девушка.

– Холод – это хорошо.

Прижимаясь к нему, Татьяна открыла было рот, но он прервал ее:

– Хватит всей этой болтовни. Просто дай мне поспать.

Она вздохнула, умолкла, потянулась к нему, открывая объятия, но он оставался недостижимым.

– Забудь об уюте, забудь о покое. И как ты думаешь, какое облегчение ты можешь дать мне, когда сама вся напряжена и расстроена? Забота и сострадание определенно не льются из тебя этой ночью.

– А ты разве не расстроен? – тихо спросила она.

– Я к тебе не пристаю, ведь так?

Они лежали бок о бок. Он наполовину расстегнул мешок со своей стороны и сел. Приоткрыв полотнище палатки, закурил. Ночью на каньоне было холодно. Дрожа, Татьяна наблюдала за ним, обдумывая варианты, оценивая перестановки и комбинации, коэффициенты Х-фактора, рассчитывая несколько ходов вперед, – а потом ее рука тихонько легла на его бедро.

– Расскажи мне правду, – осторожно произнесла она. – Расскажи здесь и сейчас о годах без меня… в штрафном батальоне… в белорусских деревнях… ты действительно обходился без женщины, как говорил, или это была ложь?

Александр продолжал курить.

– Это не было ложью, но у меня ведь и возможностей не было, так? Ты знаешь, где я был, – в Тихвине, в тюрьме, на фронте с мужчинами… Я же не был в Нью-Йорке, не танцевал, распустив волосы, с мужчинами, полными жизненных сил.

– Прежде всего, я никогда не распускала волосы, – сказала она, не поддавшись на провокацию. – Но однажды, в Люблине, ты говорил, что выбор у тебя был.

– Да, – согласился он. – Я сблизился с одной девушкой в Польше.

Татьяна ждала. Александр продолжил:

– А потом, когда мы попали в плен, я оказался в лагере военнопленных и в Кольдице вместе с твоим братом, а потом в Заксенхаузене – без него. Сначала сражался с мужчинами, потом под охраной мужчин, избиваемый мужчинами, меня допрашивали мужчины, в меня стреляли мужчины, татуировали мужчины. В том мире было мало женщин. – Он содрогнулся.

– Но… сколько-то их было?

– Сколько-то было, да.

– А ты… запятнал себя «женой» в ГУЛАГе?

– Не говори ерунды, Татьяна, – тихо и тяжело ответил Александр. – Не дели мои слова на части ложными вопросами. Ты знаешь, то, что я сказал, никакого отношения к этому не имеет.

– Тогда что ты имел в виду? Объясни. Я ничего не знаю. Скажи, куда ты отправился, когда на четыре дня бросил меня на Оленьем острове. Ты тогда был с женщиной?

– Татьяна! О боже…

– Ты не отвечаешь.

– Нет! Видит бог! Ты разве не видела меня, когда я вернулся? И хватит уже об этом, ты меня унижаешь!

– А ты не унижаешь меня своими тревогами? – прошептала она.

– Нет! Ты верила, что я погиб. В Нью-Йорке ты не предавала меня, ты просто продолжала веселую вдовью жизнь. А это чертовски большая разница, Таня.

Слыша его тон, Татьяна оставила словесные пререкания, хотя ей хотелось сказать: «Но тебе явно не кажется, что здесь есть большая разница». Однако она вполне понимала, что с него довольно.

– А почему ты не хочешь рассказать мне, где был тогда, в Мэне? Разве