Убийство ворон - Эвелин Флуд

На мгновение мне становится интересно, скажет ли он вообще что-нибудь.

Он кивает мне. — Ястреб передает привет.

Это происходит в одно мгновение. Глаза Николо закатываются, ноги подкашиваются. Пол хрюкает, пытаясь поймать его, Дэнни в шоке отскакивает назад, когда ноги и руки Николо начинают дергаться в припадке. В уголках его рта собирается пена, когда он бьется в конвульсиях, и через несколько секунд его тело застывает неподвижно.

Дэнни опускается на колени, его руки нависают над телом Николо. — Черт, Ник. Что, черт возьми, ты натворил?

Когда он поднимает на меня взгляд, мое лицо пустое. — Сожги его. К нему никто не будет взывать.

Я оглядываюсь по сторонам, замечая пепельные лица окружающих меня людей. Моих Ворон. Они оглядываются на меня, и все, что я вижу, — это гнев на человека, который лежит мертвый у моих ног.

Но я не могу перестать думать о том, кто может быть следующим, кто попытается вонзить нож мне в спину.

Глава тридцать третья. Катарина

Ястреб.

Я пытаюсь соображать, пока иду к своему Corvette. Это название мне незнакомо. У Корво много врагов, но ни один из них никогда не предпринимал столь очевидной попытки убийства.

Я останавливаюсь, отпирая машину. Фигура отталкивается от того места, где он прислонился к капоту. — Данте.

— Есть какие-нибудь новости?

— Он стабилен. Я еду сейчас туда. — Винсент держал меня в курсе событий, засыпая мой телефон отчетами. Но это не то же самое, что быть там, наблюдать, как поднимается и опускается его грудь, и пытаться выбросить из головы то, что я чувствовала, когда он вообще не двигался.

Он кивает. — Я подумал, что могу тоже поехать. Мы могли бы взять мою машину.

Я наблюдаю за ним несколько секунд. — Беспокоишься о своем мемди?

Он хмурится. — Это чертовски ужасное прозвище. И нет. Он слишком чертовски упрям, чтобы умереть так легко. Но… Я беспокоюсь о тебе.

Я цокаю языком. — Не нужно тратить на меня свое беспокойство. Я в порядке.

— Кэт. — Он преграждает мне путь, когда я пытаюсь обойти его. — Черт возьми. Это так плохо, что я беспокоюсь о тебе? Что мне не плевать?

Я открываю рот, но он перебивает меня. — Не неси мне снова эту политическую чушь. Может быть, мы связаны выбором наших семей, но мы те, кто поведет за собой. Не они. А когда это так, никого другого, кроме нас самих, не касается, кого мы выбираем любить.

Я вздрагиваю, и он видит это. Видит слабость, которую я пытаюсь скрыть. И набрасывается на это. — Ты не любишь меня, Данте. Ты принимаешь похоть за любовь.

Его глаза горят, когда он продвигается ко мне, пока наши тела не прижимаются друг к другу. — Поверь мне, — выдыхает он. — Это невозможно спутать. Потому что ты, Катарина Корво, делаешь любовь к тебе настолько чертовски трудной, что ни с чем другим её не перепутаешь.

Наши рты едва соприкасаются.

— Это так чертовски сложно, — шепчет он мне в губы. — Но и так чертовски легко.

Нет ни раската грома, ни вспышки молнии. Его губы не впиваются в мои. Мы всегда были огнем и молнией, он и я, как будто собрать нас вместе — все равно что зажечь спичку и отступить назад, чтобы посмотреть, как мы сгораем.

Но не в этот раз.

Его руки поднимаются, чтобы обхватить мое лицо, его губы впиваются в мои, как будто он нашел свой гребаный дом, мягко пробуя меня на вкус с таким благоговением, что у меня перехватывает горло, как будто он владеет моим кислородом, контролирует дыхание в моих легких.

Он улавливает тихий стон, когда тот вырывается, ловит его и вдыхает, его рот прижимается к моему, когда мои губы приоткрываются, и его язык проводит по шву, пробуя на вкус. Как будто это в первый раз, и между нами нет истории гнева.

Он целует меня так, словно я держу в руках все его надежды и грезы, и когда он отстраняется, его глаза расширяются при виде выражения моего лица. Когда его палец протягивается, чтобы поймать слезу. — Tentazione. Почему ты плачешь, amore? (итл. любимая)

Все мое тело болит, но рот отказывается произносить эти четыре слова. Слова, которые, несомненно, осудили бы меня в его глазах.

Он никогда не простит меня.

И я никогда себе этого не прощу.

Даже когда я готовлюсь солгать ему еще раз. — Это был долгий день. Мы... мы должны идти. Ты можешь вести машину.

Его лицо озабоченно вытягивается, рука поглаживает мою щеку, когда я закрываю глаза и позволяю этому случиться, хоть и презираю себя. Когда я на секунду задерживаю его руку в своей, упиваясь его прикосновением. Улучаю еще одно драгоценное мгновение, прежде чем убрать его руку и оставляю нежный поцелуй на пульсирующем запястье.

И затем я бросаю ключи ему в руку, откашливаясь от воспоминаний и сожаления. — Веди машину осторожно, В'Ареццо. Мне нравится моя машина.

Глава тридцать четвертая. Данте

Я внимательно наблюдаю за ней с того места, где я прислоняюсь к серой стене больничной палаты.

В основном я наблюдаю за тем, как она наблюдает за ним. Как будто в этот момент для нее больше никого не существует, только Доменико Росси. Ее рука сжимает его руку, снова и снова, пока она безвольно лежит в ее руках.

Он выживет. Я, чёрт побери, позаботился об этом. Я бы не остановился, пока сердце этого ублюдка снова не забилось.

Наверное, было бы проще… не стараться так сильно. Никто бы и не ожидал иного. Я чувствовал на себе взгляд Рокко, чувствовал вопросы в глазах собственных людей, пока наклонялся над этим грёбаным громилой из Корво, вбивая в него воздух снова и снова, пока его лёгкие не начали работать сами.

Это был бы минус один соперник. Минус одна битва за её сердце.

Но она уже никогда бы не была прежней.

Я знал это. Инстинктивно. Видел это в том, как она склонилась над ним. В том, как ломалась прямо перед всеми.

Катерина Корво никогда не позволяет себе выказывать чувств. Никогда не показывает трещин.

Но ради него… ради него она бы сломалась.