Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

плечо, подняла на меня морду и прижмурила глаза. Волк снова потёрся боком о мою спину и, пройдясь сзади, сел за левым плечом, мордой к рыси. Огромный сине-голубой медведь решительно, не торопясь, вышел, расталкивая кусты. Косолапя, прошёл мимо рыси. Остановился, исподлобья, опустив морду к земле, внимательно посмотрел на меня. Шумно выдохнул и, обойдя меня справа, сел за правым плечом. В крòнах деревьев раздалось звонкое: крòн-крòн. Синеватый призрачный ворòн уселся на ту самую ветку по которой шла рысь. Повозился, укладывая крылья, пошоркал клювом о кору, моргнул глазом и сверху уставился на меня немигая. Начали появляться и остальные звери, вот зайчик, шевельнув самые нижние ветки куста из-за которого выскочил волк, поднял и опустил уши, вот белка, осторожно выглядывая из переплетения ветвей, устроилась надо мной слева, правее, на дереве мелькнула быстрая тень куницы, тоже застывшей столбиком, сидя на ветвях и глядя на поляну, в центре которой стоял алтарь. По следам медведя, останавливаясь через каждые четыре-пять шагов и к чему-то прислушиваясь, выскочил небольшой длинный зверёк, весь белый, только кончик хвоста чёрный — горностай. Призрачный лес на глазах наполнялся жизнью. Вся живность, существовавшая в нём с незапамятных времён, ещё до того как Адальберт пришёл сюда, выходила к алтарю. И тогда произошло вот ещё что. С левой сторòны, там, где находится подвздошная мышца, из моего тела вышел и уселся по-турецки рядом со мной призрачный человек. С лютней в руках. Лица его не разобрать, да я и не пытался, отвлечённый появлением призрачного голубого быка, выходящего из правого бока, из правой подвздошной мышцы. А после быка за моим левым плечом появилась змея, кобра, распустившая капюшон. Но едва она пристроила свою голову на моё левое плечо, как ткань рубашки на правом плече шевельнулась под когтями сокола.

— Ух-хо, — слева, на той же высоте, что и ворòн, пристроился на ветке огромный полупрозрачный филин. Перетаптываясь лапами, крутил головой почти на 360 градусов.

Отвлёкшись на филина, я снова вернулся к разглядыванию своего тела. А оно покрылось тонким покровом переливающимся ярко-белым светом.

— Эй, мальчик, не надо так…

Услышал я и на поляну к алтарю вышли две девушки.

Реально! Настоящие!

С длинными, до пояса, распущенными волосами. Одна с золотыми, другая с чёрными, как ночь. В тонких летящих платьях до земли. Та, что с золотыми волосами в переливающемся золотом, а черноволосая в серебристом. Да у них грудь была!

Откуда это? Они присели справа и слева от алтаря, а рысь, сидевшая напротив меня, учуяв за спиной людей, дёрнула ушами и перешла вправо, где и села мордой к девушкам.

А мне прямо сейчас почему-то пришла в голову мелодия. Вот вцепилась и не отпускает. Флейта нежно и тонко прихотливо выводит, ведёт за собой и будто волны мерно раскачиваются и…

— О, чистая дева! — пело у меня в голове сопрано, — О, чистая богиня, серебрящая эти древние священные деревья! Обрати к нам лик прекрасный без туч и без вуали!

Из моего тела выходило, разливалось светло-фиолетовое сияние, охватывало и призрачного человека и быка и змея и сокола, волк за моей спиной снова прошёлся по мне своим боком, будто подтолкнув меня, медведь шумно выдохнул, а рысь снова широко раскрыла и сожмурила глаза. Ворòн и филин завозились на ветках, раскрыв и снова сложив крылья.

— Умири, о богиня, умири пылкие сердца, умерь дерзкое рвение! Посей мир на земле, который царит по твоему велению на небесах! — продолжалось божественное пение. Голос взмывал вверх и, нежась в этой высоте, опускался вниз, чтобы снова взмыть и наполнить сердце блаженством.

Видимо, всё это действо отняло у меня много сил, потому, что голова закружилась и я повалился на скамью.

Девушки поднялись, в глазах их серебрились слёзы. Переглянулись, улыбнулись и подошли к лежащему телу.

— Сколько ему осталось? — спросила золотоволосая.

— Завтра… — эхом откликнулась вторая.

Серебристый призрачный волк вышел из-за спины лежащего и молча уставился на девушек. Хекнул. Опустил голову. Повесил голову и медведь. А призрачный человек, бык, змей и сокол снова втянулись в тело, выпустившее их. Лежащий зашевелился и приподнял голову уставившись безглазым лицом в сторòну стоявших девушек, как будто видел их.

Завтра…

Завтра меня не станет. Чувства и мысли доносились как сквозь пелену. Пелену, отсекавшую все эмоции. Завтра меня не будет. Завтра…

Последний день…

Повинуясь неосознанному желанию, я телепортом выдернул к себе свою вьетнамскую шляпу и мангровый посох, сляпанный мной на коленке на острове и от скуки сверху до низу покрытый резными узорами, а ещё у меня прямо в руке оказалась маленькая, чуть меньше ладони, статуэтка кота, стоящего на четырёх лапах с поднятым хвостом. Статуэтку эту я сделал в порыве чадолюбия, когда делал игрушки детям. В массиве сандала оказалась свиль и вот из этой-то свили я и вырезал кота. Не успел Венику отдать…

Пошатываясь от слабости, встал и, подойдя к алтарю, положил на него шляпу и посох, между ними пристроил кота, а затем сел перед ним на пол. Мне показалось, что так будет правильно. Пусть после меня что-то здесь останется…

* * *

Выйдя от источника, я развил бурную деятельность. Невзирая ни на своё, прямо скажем, мерзкое самочувствие, ни на желание Максимилиана и ректора. Снова появившись в приёмной, своим появлением доведя до полуобомрочного состояния всех присутствующих — секретаря, курьера и ещё кого-то, давешнего омежки там не оказалось, ткнув пальцем в дверь, бросил на ходу секретарю:

— Есть кто?

Заметив, что тот, придавленный одновременно моими и эмпатией и гипнозом, отрицательно помотал головой, продолжил шаг. Без стука отворил дверь в огромный кабинет.

Ректор поднял голову от бумаг. Непроизвольно передёрнул плечами. Да, я знаю. Со мной теперь неприятно. Да и пофиг!

— Magister Rector, cras duabus horis opus est peritis artificii. Egeo. Ipsum! (Господин ректор, мне назавтра нужны два часа у артефакторов. Мне нужно. Очень!) Стальное перо выпало из руки ректора, оставив кляксу на какой-то ведомости. Не спрашивая разрешения, я сел к столу ректора. Внимательно оглядев меня, он опустил глаза и тень пробежала по его лицу:

— Gratia tua, satin' es? (Ваша светлость, с вами всё в порядке?)

— Minime! Nunc non refert! Ita sperem? Fiam primus(Нет! Это сейчас не важно! Так я могу надеяться? Я должен быть первым.)

Ректор взял колокольчик и, тряхнув его, вызвал секретаря:

— Эрнест, завтра его светлость ведёт первую пару у выпускного курса артефакторов. Подготовь распоряжение.

Стрельнув в меня глазами, секретарь молча кивнул и вышел. Вот так… Всё, что знаю скину более менее адекватным студиозусам.