Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

— альфа. Следственно, с момента совершеннолетия полноправный сюзерен для своих вассалов. Без всяких оговорок о замужествах, вдовстве и прочих требованиях, что здешним обществом выставляется омегам. А Сиджи и Ют станут его вассалами. Когда Венику станет пятнадцать, они принесут ему оммаж. И все они впишутся в здешние реалии сословного общества. Факт усыновления мною Веника означает, что после моей смерти он станет наследником всего моего имущества — двух домов, пристроя и сада. Бешеные деньги следует положить в банк, оставив на прожитьё сотни две талеров. Вот наследником этих денег тоже станет Веник.

Там же в рате составил завещание. Недвижка и так отойдёт Венику, а деньги распределил так: по тысяче талеров Эльфи, Вивиану, Адельке, Сиджи и Юту, остальное Венику. Ещё Ёрочке я отписал сто талеров. Там же, в завещании, указал, что за Эльфи, его будущим ребёнком, Вивианом и Ёрочкой сохраняется право проживания в моих домах до тех пор, пока они не пожелают съехать. На Веника, как подрастёт, возлагается обязанность оказывать покровительство моему Личному Слуге и его ребёнку, а также Вивиану. Душеприказчик — тот, кто обязан следить за исполнением завещания — Руди. Ему за хлопоты пятьсот талеров (да и от соблазна убережёт).

Единственная сложность — с Аделькой возникла проблема. Он никто. Омега недворянского происхождения. Не искусник. В настоящий момент.

Вот это вот — в настоящий момент — меня и зацепило. Неужели ничего нельзя сделать? К полудню Аделька вернулся из школы и тутже прибежал ко мне — долгожданный оме вернулся. Пообнимались. Чмокнул и его в лобик. Аделька, захлёбываясь, рассказывал о своих делах, а я слушал и с сожалением размышлял: бедный ребёнок, кому в супруги ты достанешься? Деньгами-то я тебя обеспечил, а вот счастьем?

Сидели мы в гостиной — сил шататься по дому или саду у меня не было. И вот я, прервав на полуслове рассказ Адельки о том, что им сегодня задал на дом господин Гризелд, прижал головку мальчика к груди, что есть сил выдохнул Силой через солнечное сплетение, Аделька пискнул и два наших призрачных тела оказались друг с другом рядом. Не давая ему опомниться, я схватил полупрозрачное синеватое тельце в охапку и понёс куда-то, пока мог, затем выпустил. Аделька со страхом и восторгом оглядывался и я поспешил развеять его сомнения:

— Мы с тобой в Силе, Аделечка. Меня скоро не станет и я хочу, чтобы ты стал искусником. Ты согласен? Если нет, мы вернёмся обратно и ничего не будет.

— Я согласен, оме! Согласен! — с таким пылом воскликнул он, что у меня сжалось сердце. Я выдохнул с облегчением и поток Силы от меня окутал Адельку. Мальчик застыл, охваченный новым ощущениями…

А потом мы вернулись.

Просто — раз! И всё! Мы снова в гостиной. Аделька сидит у меня на коленях и обнимает за шею. Получилось!

Приложив губы ко лбу Адельки, попробовал почувствовать то ощущение, которое я знал и многократно чувствовал его от Сиджи, Юта и Ёрочки. Ощущение родства. Ощущение менталиста.

Нет… Ничего…

Но Аделька же стал искусником! Я видел! Сам!

Получается, что он не менталист… Опять выверт Силы! Завтра я его проверю. В Схоле. Завтра… Будет ли оно у меня?..

— Иди, Аделечка, иди, — прикрыв лицо рукой я отослал ребёнка, которого переполняло любопытство и восторг, что он тоже… тоже искусник. Это же здорово!

Ещё выходя от источника Силы я вернул себе привычные драконьи глаза, всего-то и пришлось снова нырять в глубины личности, успокаивать Ульку, услышавшего о нашей с ним законченной жизни. Пока разговаривал с золотистым шариком, сам немного свыкся с мыслью о смерти.

Чтож.

Здесь я прожил почти год. И какой год! Яростный, счастливый, жестокий, убийственно смертельный и чувственный. Об этом я и говорил Ульке. Выплёскивал свои мысли и чувства хозяину тела. Он слушал и, как всякий омега, подпадал под гипноз моих слов. Шарики крутились в подзвёздном пространстве близко-близко. Полированный каменный пол так и оставался без изменений, без изменений осталось и звёздное небо над головой. И те же обломки колонн стояли кругом.

А вот Безымянный…

Если раньше без труда можно было увидеть огромные чешуи дракона и его глаз, казалось, смотревший пристально в самую душу, то теперь…

Глаз побледнел, стал тусклым, затянулся третьим веком, чёрные, как сама ночь, чешуи левого бока истончились, и если внимательно присмотреться, то было заметно, что они стали полупрозрачными.

Великий Змей потратил много сил, разговаривая через меня с дочерью. Сможет ли он существовать? Без нас с Улькой точно — нет. Погибнем мы, погибнет и он. Вернее, не так. Погибну я — погибнет Улька, а погибнем мы — умрёт, окончательно умрёт и он. Последний из драконов Мира.

Взмывая в облака судьбе наперекор, —

Безмерно опасен, безумно прекрасен!

И это лучшее на свете колдовство:

Ликует солнце на лезвии гребня!

И это всё, и больше нету ничего,

Есть только небо, вечное небо… [91]

Не живой и не мёртвый. Если не будет никого, кто сможет его увидеть, то он уйдёт… Туда же куда и я… В небытиё…

— Господин мой, Макс… — начал было Улька.

— Не Макс я, Уленька, не Макс. Александром меня зовут. В переводе с одного древнего языка — защитник людей. Так, просто дурак был… Ляпнул тебе не подумав. А повода у нас с тобой обо мне поговорить и не было как-то…

Улька замолчал, а я, поглядев ещё на нашего Великого Змея, вернулся…

* * *

Вернулись Сиджи с Ютом и Ёрочка. Все в красных плащах. Ещё раз порадовались моему возвращению. Делились новостями. Все трое поражённо замолчали, когда я сообщил им о том, что Аделька стал искусником. А потом детей словно прорвало. И прыгали от восторга Сиджи и Ют уже достаточно освоившиеся на протезах. Ёрочка которому было тринадцать лет, здоровый лоб — сказали бы у него дома, смеялся и прыгал наравне с младшими. В порыве общего восторга он подхватил Веника, не отстававшего от общей карусели, и подкинул его вверх в тёмное звёздное небо — ужинали в саду, под бергамотовым деревом. На второй полёт вверх Веник не согласился. Ловко увернулся от рук потянувшегося к нему Юта и кинулся к Адельке.

— Эйка! Эйка! — громче всех вопил малыш и тянул Адельку за полу, требуя взять его на руки.

Я сидел на скамье — справа Эльфи, слева Вивиан. Почувствовав что-то от своего омеги, прижал его головку к себе, чмокнул в макушку. Ничего,