Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

Чш-чш-чш… Тихо-тихо! — тянул я эмоции из господина Урзенсоллена. А тот заметно успокаивался под моим воздействием. Наконец, выдохнув сел в кресло у стола, за которым, собственно, и происходила запись адажио.

Чашки с недопитым чаем, огрызки булки на тарелке, тяжёлый дух пропитанный запахом нагоревших свечей — шарика дирижёру не давали и он писал при свечах. Короче самая творческая атмосфера.

Я раздёрнул в сторòны глухие шторы и распахнул окно на открытый балкончик на каком-то высоком этаже в одном из шпилей дворца Совета. К нам ворвался свежий воздух и я, вдохнув прохладный воздух с гор — дворец находился в Золотом крейсе, так и остался стоять спиной к дирижёру.

— Господин Урзенсоллен, — мне пришла в голову интересная мысль, — как вы посмотрите на то, чтобы помочь мне организовать концерт для благородных господ города и Схолы? Все номера концерта требуют музыкального сопровождения. В том числе исполняться будет и то произведение, которое вы положили на ноты…

Никакого сомнения в том, что он согласится, у меня нет.

— О! Оме! — дирижёр начал опускаться на колени в восторге от того, что ему предложили.

Музыка, которую он перекладывал на ноты, настолько выбивалась из местных реалий, настолько была непривычна, но в то же время, вызывала такую бурю эмоций, что господин Ганс согласился без раздумий.

Именно этого мне и надо!

Я соберу толпу народу, среди которой будет множество искусников, все они будут испытывать те или иные эмоции. А я… Я буду тупо их поглощать.

Классно же!

Кроме того, в каком-то смысле это эксперимент — есть ли какой-то предел моему насыщению?

Но вернёмся к книге. Десять листов партитуры — это несколько не то количество, которое мне нужно. Я быстро просматривал большущие листы альбомного формата, нашёл несколько помарок, потыкал пальцем в них и дирижёр, повесив нос от огорчения — я специально гипнотизировал его на самое аккуратное написание, исправлял ошибки остро заточенным красным карандашом.

Что же придумать?

Гранки нот всё равно придётся ему показывать. Помнить он этого не будет, естественно.

Захватив целый рулон нотных записей, вернулся к себе домой. В столярную мастерскую, которая была назначена для размещения типографии. Повертев в голове так и эдак свою задумку, решил, что отливкой литер заниматься не буду. Мне проще, как владеющему телекинезом на достаточно высоком уровне (смею надеяться, что это так), сразу вырезать весь текст страницы на медной доске. Всего-то и нужны двести пластин меди миллиметров пяти толщиной. На них же будут вырезаться и иллюстрации. Правда, формат книги придётся сделать побольше — из-за нот.

По моему заказу из скобяной лавки на двухколёсной тележке привезли медные пластины нужного размера. Заказал с запасом — сразу триста. Мало ли что?

Из типографии Схолы безвозмездно позаимствовал целый бочонок типографской краски. У них там была только чёрная, поэтому пока цветные иллюстрации отпадают.

Из толстого букового бруса была собрана рама для пресса. Лоток, куда должны укладываться пластины был подогнан под их размер. Почти двое суток напролёт резал текст и картинки и даже сделал пробный прогон, отпечатав титульный лист, на котором значилось:

«Квинт Фабий Кунктатор. Спартак». И всё!

Я решил не связываться с бытовавшей здесь традицией расписывать название книги на целую страницу, типа: «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами. Написано им самим».

К тому же я счёл полезным для себя скрыть своё имя под псевдонимом. Из памяти почему-то вылезло имя римского полководца времён Пунических войн. Сойдёт, я думаю. Всё равно его тут никто не знает. А стиль сохранится. О Риме же книга. Да ещё и кличка у него говорящая — Кунктатор, означает медлительный. В точности про меня — я эту книжку издать скоро месяц как пытаюсь, да всё времени нет — то одно, то другое, то вообще помер.

Мелкий, в четверть ладони, макет с нумерацией страниц тетрадей из которых будет состоять книга, лежит передо мной.

1 и 49. Пока нечётные.

Ну, погнали!

Телекинез всегда выручает меня в моей жизни здесь, на Эльтерре. Телекинез мажет стереотип краской, телекинез прикладывает лист к нему, телекинез прижимает этот лист так, чтобы оттиск остался только от текста и рисунка, телекинез снимает готовый лист на просушку. Телекинез же перекладывает медные стереотипы, меняя страницы первой тетради.

Делаю гранки книги.

Не хочется позориться некачественным продуктом. Хотя, поизучав местную книгопечатную продукцию, заметил и огрехи печати и ошибки в текстах, пропущенные нерадивым корректором, да и просто у меня в голове свои идеи по дизайну книги и я хочу реализовать именно их.

Передо мной мелькают листы бумаги, звякая, меняются медные пластины в лотке станка, летает валик с краской и мастерская покрывается разложенными на просушку листами бумаги с оттисками текста и посреди всей этой суматохи сижу я, на стуле, со сложенными на груди руками.

Час такой работы и полдела сделано — текст напечатан. Просмотрю его на предмет неточностей, потом снова в печать и передо мной в полный рост встанет более серьёзная проблема — переплёт.

Снова я мотался в типографию Схолы — к переплётчикам. И снова я утащил из Схолы кое-что. Так, по мелочи. Картонки для крышек книг, шёлковую нить для прошивки тетрадей, серпянку для капталов, коленкор для корешка и клей. Самое главное для переплёта — это клей. Бадейка казеинового клея заняла место в мастерской. Помимо этого пришлось понаблюдать за работой переплётчиков и даже залезать им в головы — в своё время я так учился шить. Почувствовав себя готовым продолжить работу над книгой, начал творить дальше.

Первая книжка вышла несколько кривоватой — я не смог ровно выполнить обрез. Тетради разъехались в разные сторòны, да и ещё над картонками для крышек пришлось думать: холст или гладкая бумага? Решил попробовать и то и то. Часть книг — около десяти штук получили обложку из картона с наклеенным на неё холстом самого тонкого переплетения, которое мне удалось найти в Лирнессе. Название и свой псевдоним я выдавил крупными буквами — имя автора поменьше, а слово «Спартак», набранное крупно, разместилось почти на всю ширину