Опасное положение - Екатерина Началова

часа выжимать ее можно было непосредственно из меня. Эурасса по большей части находилась рядом, следила за временем, иногда осматривая жену, рассказывала о текущей стадии и докладывала о состоянии дел. Последние, по ее словам, шли хорошо, что внушало нам обоим гордость, а мне — некоторое беспокойство. Я помнил о своем сне, помнил, что положение — шаткое, что все может измениться в любой момент.

​

Схватки нарастали и усиливались. Упрямо помалкивающая жена все-таки начала сдавленно постанывать, обиженно жаловаться на боль, после которой неожиданно пару раз проваливалась в минутный сон, только успевай хватать. Я внушительно посматривал на Эурассу, но она продолжала молчаливо кивать, подтверждая, что от меня все ещё не требуется ничего кроме поддержки.

​

Я забыл, что планировал сходить с ума, потому что возможности ни думать, ни бояться не было. Катя зарывалась носом мне в плечо, будто пыталась спрятаться, я слышал ее страх, слышал, что она хочет остановить все это, выйти на этой остановке и понимает, что нельзя. Испытывая вину за ее страдания, я бесконечно говорил ей, что она умница, что она все может, что она самая сильная, что я здесь и не оставлю. Жена кивала, вцепившись в мою руку с силой, которой я от нее не ожидал. Ее ногти впивались мне в кожу, она уже открыто стонала, затем прекращала, и начинала вновь. Это было испытание, похожее на инициацию. Катя переживала ее, но вместе с ней будто бы инициировался и я.

​

Между всеми этими бесконечными прохаживаниями по комнате, одними и теми же вопросами, стонами и небрежно скомканными простынями происходило что-то важное. Я ловил это в капле пота на лбу жены, в ее отрешенном взгляде, устремленным куда-то вглубь, в тяжелом дыхании, вырывающемся в особо сложные моменты. Это важное проскальзывало в странно растягивающемся времени, которое то ползло как гусеница, то летело стрижом. Не удивился, если бы мне сказали, что прошло два дня; не удивился бы и двум часам. За окном стемнело, когда Эурасса сообщила: «Пора». Катя в ответ простонала, что давно пора, совсем пора, что «пора-не пора, а мы идем со двора» и настойчиво сообщила мне, что я немедленно «вот прямо сейчас» могу проследовать за дверь. Затем она вцепилась в мою руку мертвой хваткой. Я понял, что должен удалиться, но руку обязан каким угодно образом оставить жене.

​

— Можно я ещё ненадолго останусь, птенчик? — кротко спросил, ощущая, как слабые женские пальчики стискивают мне запястье с силой среднего Быка, и напомнил. — Дыши.

​

Катя вспомнила про дыхание, продышала схватку, откинулась на мое подставленное плечо и обеспокоенно подняла глаза.

​

— У тебя нет стресса?

​

Она ухитрялась беспокоиться, что я пришел, что я уйду, что я устаю, что нарушаю свои принципы, что вижу ее такой, что могу перестать хотеть ее, что пострадает моя нежная психика и еще по тысяче причин, по которым волноваться не следует. Я осознал, что мужской род в ее представлениях по уровню стойкости между стеклом и камнем, располагается очень близко к стеклу.

​

— У меня нет стресса, — автоматически утешил, переживая маленький стресс от самого вопроса.

​

Катя успокоилась ненадолго.

​

— А почему?!

​

В ее голосе зазвучало возмущение. Пришлось объяснять, что стресс у меня есть, но не тот «нехороший», а другой. Находясь между ног жены, Эурасса не сдержала улыбки. Она все прекрасно слышала.

​

— Хороший стресс, — покосившись на нее, я случайно вымолвил то, что сам не понимал, но Катю формулировка вполне устроила.

​

— На следующей схватке толкай! — скомандовала Эурасса, прерывая наш содержательный разговор. — Толкай вниз!

​

— Только не смотри туда-а-а... — сдавленно простонала Катя и ее опять скрутило. Она успевала бояться, что я увижу что-то ужасное.

​

— Смотрю только на тебя, — весь мокрый от напряжения уверенно сказал, не отрывая от нее глаз. Я чувствовал, что тоже немного рожаю.

​

— Головка! — в голосе Эурассы звучало торжество.

​

Го... ловка?

​

Боюсь дышать.

​

— На следующей толкай изо всех сил, почти все, — голос повитухи зазвенел.

​

Во мне тоже все звенело. Я не отводил взгляда от измученного лица жены, гладил волосы.

​

— Слышала? Ты почти справилась, ещё разок, птенчик, жизнь моя, — прохрипел ей, вдруг потеряв голос.

​

Катя откинулась на кровати с приоткрытым ртом. Прядь волос прилипла ко лбу, она прикрыла глаза, отдыхая и готовясь к очередному спазму. И вот он... Издав надрывный, почти звериный вопль, жена затихла.

​

— Вот молодец, — удовлетворенно произнесла повитуха и больше ничего не добавила. Замер. Что это значит? «Всё» или «ещё не всё»?! Я жду, не смотрю, обещал не смотреть, а потом услышал тихую суету, шорох, шелест и ЭТО.

​

Хныканье. Тонкое. Сначала слабое и прерывистое, оно нарастало, превращаясь в пронзительный возмущенный детский плач. Губы жены тронула усталая счастливая улыбка.

​

Я дрогнул.

​

— Мальчик, — вердикт прозвучал как фейерверк, как самый громкий звук, как жало скорпиона, засевшее однажды в моем сердце, как удар в висок, выбивающий из-под ног землю, как миг, отделяющий свободное падение от взлета. Ожидание смерти сменилось оглушительной трелью жизни.

​

Мальчик!

​

Кошмарные сны звонко разлетелись на осколки, и с ними же осыпались в труху пыльные годы безысходной тоски, с глухим шуршанием обнажая свежее трепещущее оперение. Засохшее дерево моей жизни неожиданно выпустило свежую ветку, а я сам сдвинулся на одно поколение вниз. Повитуха бережно положила на грудь жены маленькое судорожно сжавшееся тельце. Где-то неподалеку с причитаниями повалилась на колени Джа, непрерывно затявкала и завыла мантикора. Натянутая струна души сорвалась вместе с дыханием, а на глаза накатили слезы, которые я никак не предвидел. Еще не веря свершившемуся счастью, я тронул пальцем маленькую сморщенную ножку, а затем благодарно приник к мокрому виску любимой женщины, подарившей мне будущее.

​

Сын. У меня есть сын!

Глава 29. Новые роли

Глава 29. Новые роли

— У-а-а-а!

Рассвет застал меня в новой, непривычной роли. Я предпочел бы, чтобы мне дали время для адаптации, смены собственных ритуалов на новые, принятия мысли, что в нашем доме появился еще один жилец. Но времени никто не выдавал: остаток ночи пролетел как миг, а утро наступило по графику.

Я подскочил под душераздирающий плач около уха, на ходу вспоминая, что делать.