Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

Я знаю, о чем он. О деньгах. О той чертовой черной карте, которую я даже в руки не рискнула взять, и она так и лежит в пакете с документами в каком-то ящике в гостиной. Бросила туда все с глаз подальше еще в первый день, и с тех пор ни разу не прикасалась.

— Не понимаю, о чем ты, — продолжаю упрямо врать.

Он мне не верит. Его взгляд — как рентген, видит все, что я прячу.

— Малыш, не надо. — Он делает шаг к стойке, убийственно сокращая расстояние между нами. Я хочу выставить вперед руку, закричать «Стой, на подходи ближе, мне… больно!», но вместо этого просто застываю как кролик перед удавом. — Твоя ответственность — быть здоровой и слушать врачей. Моя ответственность — твой полный комфорт. Мы договорились об этом, Кристина. Покупать что-то нашему сыну на свои последние копейки — не нужно, хорошо? В этом нет необходимости.

Авдеев говорит это так рассудительно, так спокойно, как будто обсуждает погоду, и это страшно бесит. Открываю рот, чтобы сказать, что «мы договорились» — это очень мягко сказано. Что был ультиматум и я выбрала меньшее из зол. Но каким-то невероятным усилием воли себя сдерживаю.

— Я не нуждаюсь в твоей благотворительности, — все-таки огрызаюсь, но хотя бы делаю это со спокойным достоинством. Хочу в это верить. — Я согласилась на твои условия не ради денег.

Он приподнимает бровь, смотрит на меня как на пазл, который пытается собрать.

— Я думал, ты захочешь сама купить для ребенка все необходимое, — говорит, слегка поджимая губы. — Но если тебе это не интересно, я попрошу кого-нибудь собрать гардероб для грудничка и…

— Только попробуй, — шиплю сквозь зубы.

«Кто-нибудь» — это, конечно же, твоя Безобразная Лиза?!

Меня подкручивает изнутри, стоит хоть на секунду представить, что она отберет у меня не только Авдеева, но и протянет свои паучьи лапы к моему сыну.

— Я все куплю сама, — продолжаю шипеть как змея.

Пока не обращаю внимание, как его красивое лицо расслабляется, и Вадим прикладывает кулак к губам, видимо, пряча улыбку.

И только через секунду доходит, что он меня просто развел.

Загнал в ловушку, из которой у меня был только один выход — сказать то, что я сказала.

— Кристина, я не слежу за твоими расходами, если вдруг тебя это каким-то образом… беспокоит, — добавляет уже серьезнее. — Ты можешь и должна обеспечивать себе и нашему сыну все необходимое, потому что я физически не смогу держать на контроле каждый носовой платок или подгузник. Моя задача — делать так, чтобы вы ни в чем не нуждались, твоя — грамотно этим распоряжаться.

— Можно купить себе джет? — поджимаю губы, потому что до сих пор не решила — продолжать на него дуться или простить.

Слегка сведенные к переносице брови красноречиво дают понять, что отвечать на глупые вопросы он не собирается.

Ладно, спорить бесполезно — он все равно прогнет свое.

Разумными, мать его, аргументами.

Я чувствую себя побежденной и в знак очередной капитуляции поднимаю руки в сдающемся жесте.

— Спасибо, что хотя бы иногда не споришь. — Снова поворачивается к плите. — Стейки готовы. Поможешь с тарелками?

Слезаю с барного стула медленно-медленно, стараясь не выдать то, какой неуклюжей каракатицей я стала. Ноги просто ватные — приходится разминать их несколько секунд, прежде чем пропадают легкие спазмы в пальцах.

Иду к шкафу, где Галина Петровна хранит посуду. Впервые делаю что-то сама на этой кухне сама. Стараюсь держаться от Вадима на максимально возможном расстоянии, чтобы избежать даже случайного контакта между нами. Чувствую себя воздушным шаром, неповоротливо лавирующим в кактусовой роще.

Тянусь к дверце подвесного шкафчика, делаю шаг…

Его рука мелькает перед моим лицом. Я инстинктивно отшатываюсь, чтобы не дать до себя дотронуться — кажется, Авдеев именно это и хочет сделать…

А потом поднимаю взгляд.

Крепкая ладонь накрывает острый угол шкафчика, об который я бы неминуемо ударилась лбом. Авдеев не собирался меня трогать. Он просто…

Я сглатываю.

Замираю.

Смотрю на его руку, на сжатые пальцы. Поднимаю взгляд на его лицо, но он на меня даже не смотрит — свободной рукой достает вилки, ножи. Как будто сделал это защищающий жест рефлекторно.

Внутри что-то обрывается.

Вся моя броня, злость, спесь — все рассыпается в пыль от одного этого жеста.

Чувствую, как стремительно накрывает волна нежности. Такой острой и всепоглощающей, что становится трудно дышать. Хочется броситься к нему, обнять, уткнуться ему в грудь и разреветься. Сказать ему все-все, а особенно — какой дурой я была. И что, если бы во мне была хоть капля смелости — я бы лучше дала Лёве себя растерзать, но никогда не предала бы его.

Потому что любила до безумия.

Потому что люблю до сих пор.

Вадим убирает руку, делает вид, что ничего не произошло. Берет тарелки, начинает выкладывать на них стейки, салат.

А я стою рядом, как истукан, и не знаю, что делать.

Меня штормит, качает.

Прости, прости, ради бога, Тай, прости, пожалуйста… Будь таким как раньше — я тебя залюблю до смерти, клянусь…

— Прости, — шепчу, собирая в кулак всю свою волю. — Я…

Мои слова тонут в звонке его телефона.

Он лежит на стойке. Экраном вверх — как всегда.

Успеваю заметить имя — Лиза.

Вадим смотрит на экран, потом на меня. Сбрасывает вызов.

Реальность протягивает ко мне свои уродливые жесткие пальцы.

Реальность, в которой у него есть другая женщина. Та, которая звонит ему по вечерам. Та, с которой он, возможно, провел прошлую ночь. И с которой наверняка проведет сегодняшнюю.

Делаю шаг назад. Потом еще один.

Боль возвращается. Усиленная в сто крат. Ревность впивается в сердце раскаленной отравленной иглой.

Я вспоминаю, что они вместе уже… столько? Примерно полгода? Это в два раза дольше, чем были вместе мы. Для него это, видимо, серьезно. А я… просто досадное недоразумение. Инкубатор для его сына.

Вадим ставит тарелки на столешницу.

— Садись, Кристина, тебе нужно поесть. — Голос у него все такой же ровный и спокойный.

Ничего такого не произошло, да, Тай? Ты даже не пытаешься ее скрывать.

Я сажусь. Как робот. Беру в руки вилку и нож.

— Ты говорила с Лори? — спрашивает он. Осторожно. — По поводу родов. Она сможет приехать?

Отрицательно качаю головой. Боюсь открыть рот, чтобы вместо ответа из меня не вырвался крик. Или истерика.

— Ясно. Я попрошу Алёну освободить мой график на три недели. Неделю