Благочестивая одержимость - Энса Ридс

Я вспомнила день, когда в последний раз приходила к ним на ужин. Я была весёлой и оживлённой, и изо всех сил пыталась не показывать свои настоящие чувства. В тот вечер мы все пытались сделать вид, что это обычная тихая семейная посиделка, а не ужин в компании человека, который разрушил наши жизни.

Но в данный момент я не хотела притворяться.

Я не чувствовала желания скрыть свои тревоги за улыбкой, не хотела притворяться сильной ради её спокойствия. Я не боялась, что она сломается, увидев, насколько растерянной и напуганной я была. Мне было необходимо разделить своё бремя с каждым живым существом, попадающимся мне на пути. Ведь этот груз был непомерно тяжёлым для моих маленьких плеч. В данный момент я была слаба, напугана и не знала, что делать дальше.

— Мам… — произнесла я напряжённым голосом, когда она бросилась ко мне и обняла так крепко, как будто она точно знала, что я собираюсь ей сказать.

Я могла бы провести вечность в её объятиях. Мой рай был прямо здесь, в её руках. Я чувствовала её дыхание на своей шее, чувствовала, что её сердце бьётся в такт моему собственному, а её волосы щекотали мне глаза и щёки. Я глубоко вздохнула, вдыхая её запах, который слишком напомнил мне о том, как же много времени прошло с тех пор, когда мы оставались только вдвоём.

Наконец она отпустила меня, и наши глаза встретились. В них не было слёз, в отличие от прошлого раза, но страдание, отпечатавшееся на наших лицах, состарило нас на несколько десятков лет. Я не думаю, что у кого-то из нас были силы плакать или слёз просто на просто уже не осталось.

— Я беременна, — вырвалось у меня. Мне нужно было так много сказать ей, так много, но вместо этого я решила рассказать ей самое важное. Сорвать пластырь одним резким движением.

Ей нужно было знать, что я ношу ребёнка Сальваторе.

Она понимающе кивнула.

— Бабушка сказала мне. Она сказала, что увидела в твоих глазах… — она сделала паузу, что бы сжать моё лицо в ладонях, — присутствие ещё одной души в твоём теле.

Конечно, она знала. Не было ничего, чего бы бабушка не знала.

— Я молилась, чтобы она ошибалась, но… мы все знаем, что она всегда права, — продолжила мама.

Я попыталась ободряюще улыбнуться, но мои губы сжались, и я посмотрела прямо на неё.

— Я даже больше не думаю, что сломлена. Просто уже не знаю, кто я, — сказала я, пытаясь найти утешение в тёплой материнской душе. — Я просто знаю, что… мне больно… — я не узнавала собственный голос.

Я не слышала себя, когда произносила эти слова. Я не узнала саму себя. Было такое ощущение, словно я слушаю речь незнакомца. Тон моего голоса стал грубее, доброта исчезла, мой голос был полон одиночества. Боже, мой голос звучал так… грустно.

— Сальваторе сломал меня уже давно — в первый же день. Теперь… — я попыталась найти подходящие слова, — теперь я принадлежу ему. Он разбил меня на осколки, а затем собрал обратно так, как хотел. Некоторые не смогли встать обратно, другие он забрал себе, и теперь… Я… — я обвела руками своё тело, останавливаясь в районе живота.

Мама прижалась лбом к моему, продолжая смотреть на меня, будто не знала что мне сказать. Но я была рада, что она молчала, ведь мне не нужен был собеседник. Мне был просто необходим человек, который бы выслушал меня. Мне необходимо было почувствовать чью-то сердечность и сострадание.

— Папа ещё жив, но… он… мумия, — сказала я, решив, что мама заслуживала об этом узнать. Я не могла скрывать от неё что-то подобное. Ей нужно было знать, что случилось с её мужем. — Сальваторе держит его в саркофаге в нашей спальне, лицом к кровати, так что у папы нет другого выбора, кроме как… кроме как смотреть…

Я замолчала, решив не продолжать, но она точно знала, что я хотела сказать.

— …Всё будет… Всё будет хорошо, — прохрипела мама, и её глаза, казалось, тускнели с каждым произнесённым мной словом.

Я знала, что она сказала это, чтобы лишь приободрить меня, и я кивнула, соглашаясь с ней.

— Всё будет хорошо, — сказала я.

Я сделала свой выбор. Приняла решение и отказалась просто сидеть сложа руки и позволять этому продолжаться. Я решила рискнуть.

— Мне нужно, чтобы ты увезла бабушку и Рэйчел как можно дальше отсюда. Вам нужно разделиться и уехать очень-очень далеко. Точно не в Европу, куда-нибудь за пределы их радаров, где вы сможете прожить свою жизнь, не оглядываясь в страхе от каждого шороха. Туда, где никто не знает фамилии Эспозито. Вы можете сделать это для меня? — спросила я её.

Она смотрела на меня — на невинную душу, которая была вынуждена приспособиться к жизни, которая сделала её той, кем она не является. Кем же я была, раз замышляла такие интриги?

— Скажи, что можешь, мам. Скажи, что можешь. Уезжай подальше отсюда, сделай так, чтобы они никогда не нашли тебя, бабушку и Рэйчел. Скажи, что можешь это сделать, мам, — умоляла я с отчаянием в голосе.

— Я могу, я могу, — сказала она, соглашаясь на мою просьбу, — но, что ты замышляешь?

Я не собиралась ей ничего раскрывать.

— Я собираюсь что-то с этим сделать. Что-то, рядом с чем вам не стоит находиться. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь увидеть тебя или кого-то из вас снова, но я точно знаю, что будет лучше, если мы не будем поддерживать связь. Мы должны исчезнуть с лица Земли, потому что, если они нас найдут… — я замолчала, позволяя ей прочитать в моих глазах то, что они с нами сделают.

Она сглотнула, но кивнула, нежно поглаживая моё лицо большими пальцами. Её дыхание смешивалось с моим собственным, и безопасность её присутствия ощущалась так, словно я умерла и встретила смерть с распростёртыми объятиями.

— Я люблю тебя, Нирвана, — серьёзно сказала она, и её слова прозвучали как прощание. Закрыв глаза, я впитала их и позволила окутать меня словно тёплым одеялом.

— Я люблю тебя, мама, — сказала я ей через мгновение, открывая глаза и позволяя прочитать в глазах подтверждение моих слов.

— С кем ты разговариваешь? — услышала я доносящийся откуда-то из спальни голос бабушки, прежде чем открылась дверь, и я увидела её, — Нирвана! — радостно воскликнула она и бросилась ко мне.

Я обняла её со всей любовью, на которую только была способна в данный момент.

Мы