Сны с чёрного хода 2 - Алексей Небоходов

Она заставила себя читать, вглядываясь в слова: выверенные, гладкие, безукоризненно точные. В тексте было всё, что положено – сильная героиня, пережившая предательство, боль, страх, но не сломленная, а наоборот, нашедшая себя. История строилась безупречно логично, каждое событие вело к другому, каждая деталь играла свою роль. Но чем больше она читала, тем отчётливее чувствовала, как что—то внутри сжимается, будто воздух в груди становится тягучим, густым, не дающим дышать.

Куда исчезли чувства, в которых всегда был смысл её книг? Почему голос автора звучал не её интонациями, а ровными, отшлифованными фразами, в которых не было ни души, ни настоящей глубины? Текст казался чересчур правильным, словно доведённым до совершенной формы, в которой не осталось ничего живого, только гладкая поверхность, скрывающая пустоту.

Продавец, заметив её, моментально оживился, широко улыбнулся и, едва ли не с благоговением, шагнул ближе:

– О, госпожа Соломина! Какая честь видеть вас в нашем магазине! Даже не верится, что сама звезда современной беллетристики зашла к нам! – его глаза сияли неподдельным восторгом, а голос приобрёл почтительный оттенок. – Ваши книги буквально сметают с полок, а новая – это что—то невероятное. Я сам только начал читать, но уже в восторге!

Он нетерпеливо заглянул в раскрытую книгу у неё в руках, ожидая увидеть её реакцию, и, вдруг заметив её задумчивость, нахмурился:

– Вам не нравится?

Лия сглотнула. Губы стали сухими, а слова застряли в горле, как что— то несказанное, мешавшее дышать.

– Просто давно не перечитывала, – голос прозвучал чужим, будто сказанное кем—то другим.

Продавец понимающе кивнул, словно часто сталкивался с подобной реакцией.

– Многие авторы так говорят. Наверное, странно перечитывать то, что уже давно стало частью мира. Но ваш стиль… Он узнаваем. Люди любят вас за глубину, за искренность. Ну и, конечно, ещё потому, что скоро выйдет экранизация.

Лия медленно подняла взгляд.

Слова продавца прозвучали буднично, но в них было нечто, что заставило её сердце сжаться. Экранизация. Представление её произведения в виде фильма, упрощённого, адаптированного, переработанного для массового зрителя. Что—то в этом казалось неправильным, чужеродным, будто ещё один слой реальности, в котором её больше не существовало.

Пальцы сильнее сжали книгу, ногти впились в плотную бумагу, но её лицо оставалось спокойным.

Фильмы… Как они смогли экранизировать её книги? Сценаристы, режиссёры, продюсеры всегда жаловались, что стиль слишком сложный, слишком авторский, слишком многослойный. А теперь… Теперь это стало простым? Теперь достаточно одного взгляда на страницы, чтобы увидеть в них готовый кинообраз?

Когда—то её произведения требовали погружения, требовали от читателя внимания, вовлечённости, размышлений. Их нельзя было пересказать в нескольких предложениях, свести к упрощённому сюжету, они не поддавались схематичному пересказу, теряя суть. Без сопереживания героям смысл ускользал, рассыпался, оставляя лишь набор красивых слов, отзвуки чувств, которые можно было понять, только проживая их вместе с персонажами.

Но если теперь книга легко превращалась в сценарий, достаточно было пролистать несколько страниц, чтобы увидеть в ней готовую сцену, значит ли это, что скрытые слои исчезли? Если адаптация стала мгновенной, не требовала глубокой проработки, значит ли это, что в тексте больше не осталось того многослойного подтекста, который всегда был её почерком? Возможно, содержание упростилось настолько, что теперь его можно было разобрать на отдельные фрагменты, вырезать, переделать, переставить местами – и от этого ничего не изменится?

Мысль об этом заставила губы дрогнуть в неуверенной полуулыбке, которая тут же исчезла.

Она медленно провела ладонью по обложке, ощутив под пальцами холодный глянец, затем с лёгким шорохом вернула книгу на полку.

– Я рада, что читателям нравится, – произнесла она, стараясь, чтобы голос прозвучал искренне.

Продавец продолжал говорить, перечисляя награды, хвалебные рецензии, рекорды продаж, значимость её творчества для нового поколения, но слова теряли свою силу, растворяясь в приглушённом шуме, доходившем до неё с искажённым эхом, словно сквозь толстое стекло. Они звучали убедительно, обоснованно, но внутри не рождали ничего, кроме нарастающего ощущения отстранённости.

Перед глазами снова выстроилась витрина с её именем. Яркие обложки, отражавшие свет, блестящий шрифт, тщательно подобранные слоганы и рекламные наклейки «Бестселлер» – всё выглядело идеально, выверено, как на полке элитного бутика, но именно в этом совершенстве было что—то тревожное. Она смотрела на книги, словно на чужие вещи, которыми гордятся не за их внутреннее содержание, а за красивую упаковку.

Когда—то писательство было её жизнью, единственным способом существовать, единственной правдой, ради которой можно было не спать ночами, забывать о времени, растворяться в страницах. Но теперь, глядя на ровные ряды своих книг, она впервые ощутила, что от этой жизни осталась только оболочка, пустая форма, где не было её самой.

Воздух в магазине стал тяжелее, гуще, словно пропитался ощущением чуждости, от которого хотелось шагнуть назад, отвернуться, исчезнуть.

Мир вокруг продолжал существовать, успешно работать по своим законам, где всё было правильно, разумно, логично, но внутри неё, под этим идеальным фасадом, зияла пустота.

Лия перешагнула порог, щёлкнул замок, дверь мягко прикрылась за спиной, отсекая шум улицы, голоса, движение. Пространство встретило её теплом искусственного света, безупречным порядком, тонким ароматом свежесрезанных цветов, расставленных в высоких стеклянных вазах. Всё выглядело так, как должно выглядеть в доме успешного человека, обустроенном с безукоризненным вкусом: светлые стены, идеально подобранные фактуры, книжные полки, на которых книги стояли не так, как в рабочем кабинете писателя, а так, как их расставляют в журналах по интерьеру.

Сумка соскользнула с плеча на диван, пальцы провели по бархатистой ткани подлокотника. Красивый, дорогой интерьер сохранял в себе странную стерильность, словно здесь никто не жил. Даже вещи, которые должны были казаться личными – подарки, сувениры, фотографии в тонких рамках, – стояли на своих местах, но напоминали музейные экспонаты, выставленные для обозрения, а не памятные знаки прошлого. В этом порядке сквозило нечто отталкивающее, напоминая гостиничный номер, в котором никто не задерживается надолго.

Журналы беспорядочной стопкой лежали на журнальном столике. Верхний оказался раскрытым на статье, заголовок кричал золотыми буквами:

«Лия Соломина: тайны жизни великой писательницы»

Тонкие страницы поддались под движением руки. Взгляд пробежался по строкам, отмечая стандартные для подобных текстов штампы: «икона современной литературы», «самый успешный автор своего поколения», «женщина, изменившая представление о беллетристике». Фразы звучали отточено, будто кто—то раз за разом повторял их в интервью, превращая в тщательно заученный монолог.

Страницы переворачивались, текст тек плавно, пока взгляд не зацепился за другой заголовок, врезавшийся в сознание, как лезвие: «Измена мужа, интриги в издательском мире, подозрения в фиктивных романах»

Пальцы невольно сжали край страницы,