Сердце на льду - Анна Эйч

состояние на тренировках. Понимаешь, Сена, у меня был настоящий талант к хоккею, но вместо того чтобы выжать максимум из своих возможностей, я бездумно прожигал молодость, упиваясь собственной вседозволенностью. Долгое время мне везло: тренер штрафовал, но не выгонял, а на матчах я показывал достойные результаты. Передо мной маячили НХЛ и многомиллионные контракты.

– Курт, никто не застрахован от падений…

– Зефирка, в тот злосчастный день я вышел на лёд без плечевой накладки – банально забыл её надеть. Я не выспался, был рассеян и измотан. Сам создал все условия для того, чтобы меня сломали. А когда увидел тебя пьяную на льду, меня охватил парализующий страх – ты могла покалечиться и по собственной глупости лишиться мечты всей своей жизни. Поверь, нет ничего ужаснее осознания того, что ты собственными руками разрушил свою жизнь. Я не хотел, чтобы ты повторила мои ошибки.

– Курт, перестань себя винить! Ты был молод и глуп, – мягко произносит Зефирка и касается моей щеки ладонью. Затем её голос приобретает игривые нотки: – Прямо как я сейчас!

– Да уж, чувство самосохранения у тебя напрочь отсутствует!

– Но ведь сейчас всё хорошо? Ты прекрасный врач, скоро откроешь собственную клинику – разве это не впечатляющее достижение? Возможно, твоё предназначение как раз в том, чтобы спасать чужие карьеры, а не забивать шайбы.

Я грустно усмехаюсь и отвожу взгляд. Эта история ещё не окончена, и самое страшное мне только предстоит открыть ей.

– С той самой игры началась новая глава моей жизни. Глава, которую я предпочёл бы полностью вычеркнуть из памяти.

Зефирка сочувственно сжимает мою руку:

– Потерять мечту тяжело, но не смертельно! Мама часто повторяла нам с сестрой фразу: «Катался, чтобы кататься». Это означало, что нельзя ставить во главу угла лишь один результат и посвящать всю жизнь единственной цели.

– У тебя была очень мудрая мама…

– Спасибо! Я вся в неё!

– Ни за что в это не поверю! – поддразниваю я её с улыбкой и тут же получаю подушкой в лицо.

Мы смеёмся всего пару секунд – затем Сена снова становится серьёзной:

– Ты тяжело переживал уход из хоккея?

– Очень… – произношу я с трудом.

Я замолкаю. Мне страшно продолжать, потому что внутри меня живёт монстр, которого я усыпил и сделал вид, что его не существует.

– Курт… – тихо зовёт она меня по имени. В её голосе столько сочувствия и доверия, что я решаюсь продолжить:

– Я много пил… и кое-что употреблял.

Повисает тишина. Я дозированно выдаю ей информацию – так легче уловить её реакцию и вовремя остановиться.

– Это был непростой период… Я понимаю тебя… – осторожно говорит она.

Я качаю головой. Нет, она не понимает. Никто никогда до конца не поймёт ту ненависть к себе, которая поселилась во мне после того падения. Моё молчание заставляет её задуматься, на лице Зефирки возникает болезненное озарение. Она начинает осознавать глубину моего падения и задаёт вопрос, который звучит словно приговор:

– Ты лечился от зависимости?

– Да… Несколько лет.

– А клиника… – она не договаривает до конца мысль, но я киваю. Моя девочка читает меня лучше кого-либо.

– Я хочу создать место, где спортсмены, чья карьера оказалась на грани краха, могли бы найти новый ориентир в жизни. Помню до сих пор эти мрачные больничные стены и то отчаянное желание сбежать оттуда куда угодно – в алкоголь или наркотики, лишь бы забыть о том, кем я был и кем мог стать.

Зефирка молчит и пристально смотрит в мои глаза, её тонкие пальцы крепко держат мою грубую ладонь. Я пытаюсь запомнить это тепло и напитаться её теплом до того момента, когда она неизбежно выдернет свою руку и убежит прочь – испуганная тем чудовищем, которое я скрывал внутри себя столько лет.

– Мистер Максвелл, – тихо и серьёзно начинает Зефирка, – человек, сумевший преодолеть зависимость, овладеть одной из самых сложных профессий в мире и ежедневно продолжающий помогать другим, просто не может иметь уродливую сторону. Если ты всё это придумал, чтобы окончательно растопить моё сердце, поздравляю – теперь внутри моей груди пульсирует горячая лужица.

У Сены есть удивительная способность: она всегда заставляет меня улыбаться, даже в моменты таких болезненно откровенных разговоров. Её слова мягко касаются моей души, словно тончайшие нити шелка, вплетающиеся в ткань моего внутреннего мира. В комнате царит полумрак, приглушённый свет ночника отражается в её глазах, наполняя их трепетом и какой-то щемящей печалью одновременно.

– Ты невероятная! – вырывается у меня.

– А ты отныне мой кумир, – лукаво улыбается она, слегка приподнимая бровь. – Дашь автограф? На груди?

– У меня есть идея получше! – я хитро хмыкаю и тяну Сену за лодыжку, так что она с тихим вскриком оказывается на спине. Её дыхание учащается, а взгляд становится томным и затуманенным ожиданием.

Я бережно раздвигаю её колени и припадаю к ним изголодавшимся поцелуем, смакуя бархатистость её кожи, чувствуя, как под моими губами пробегает дрожь предвкушения. Медленно и настойчиво я спускаюсь ниже, туда, где концентрируется вся сладость её сокровенных желаний.

– Mamochki!

– Обожаю, когда ты говоришь по-русски…

– A ya, kazhetsya… lyublyu tebya…– шепчет Сена на своём языке, и эти слова словно электрический разряд пронзают меня насквозь, задевая оголенный нерв глубоко внутри. Это безумно чувственно и сексуально… настолько сильно, что я теряю контроль над собой.

– Что ты сказала? – спрашиваю я с надеждой и тревогой одновременно.

Она стонет тихо и протяжно, судорожно хватается за простыни и выгибается мне навстречу, стараясь приблизить момент освобождения своего экстаза. В её открытость дерзость жизненная энергия опьяняет сильнее любого вина.

– Сена! Пожалуйста…

– Я сказала… что мне с тобой очень хорошо… – едва слышно признаётся она.

И мне с тобой невероятно хорошо, Зефирка. Настолько, что я постоянно нахожусь в диком ужасе. Мне страшно от того, как быстро ты стала важной частью моей жизни и с каким трепетом и беззащитностью я открываю тебе своё сердце.

Глава 31. Приятное обстоятельство

Курт.

Это была самая сладкая тайна, которую я когда-либо пробовал на вкус. Опасный секрет, способный разрушить наши жизни, стал эпицентром самых ярких эмоций. Рядом с Сеной я будто заново научился дышать – глубоко, свободно, полной грудью, как после долгого погружения в ледяную воду.

Последние несколько лет моя жизнь была строго регламентирована, расписана по минутам и лишена спонтанности. Я работал до изнеможения, нагружал себя обязанностями, чтобы не сорваться обратно в омут пагубных привычек. Моя терапия заключалась в тотальном контроле и абсолютной продуктивности. Никаких серьезных отношений, затяжных вечеринок и