Бесишь меня, Ройс Таслим - Лорен Хо

под бурные аплодисменты, люди скандируют: «Ройс! Ройс!» – и он неторопливо уходит со сцены, мягко, плавно, ну куда бы деться. Ройс, который считал, что 10 тысяч долларов США – это лишь «приятный бонус». Ройс, который стал лучшим спортсменом года среди студентов, хотя не горел желанием и даже не слишком интересовался спортом. Ройс, которому никогда и ни о чем не нужно беспокоиться. Такие люди, как он, всегда побеждают. Всегда. И почему я должна облегчать ему задачу?

Верн возвращается с напитками. Я протягиваю ему свой телефон, чтобы он записал меня для соцсетей, и подхожу к сцене, чуть ли не трясясь от самодовольного гнева.

– Вау, Ройс, да ты полностью преобразился. Примерил новую личину? Не смог больше изображать из себя бедолагу, поэтому вернулся к обычной для себя роли? – выпаливаю я, прежде чем успеваю остановиться.

Слова льются из меня потоком.

– Слышь, парниша, думаю, что богатство действительно не поможет тебе обрести индивидуальность. И мне почему-то кажется, что даже если она у тебя вдруг появится, ты об этом и не узнаешь.

Как только я высказываюсь, понимаю, что совершила ошибку, и в животе у меня появляется неприятное чувство, когда я встречаюсь с потрясенным взглядом Ройса. Толпа нервно хихикает, не понимая, была ли моя эскапада частью представления. Но Верн кричит и подбадривает, напряжение в воздухе немного спадает, и я улыбаюсь, пока мой взгляд не натыкается на лицо в зале, которое я никак не ожидала увидеть.

О боже.

Сердце ухает в пятки. Это Стэнли.

Глава 27

Стэнли сидит в пяти рядах от сцены с двумя другими преподавателями, которых я знаю по «Миру». Он ловит мой взгляд и коротко кивает, как бы говоря: «Позже».

Будучи обладателем множества таких «позже»-наград, я знаю, что меня ждет.

Мне удается закончить свое выступление (переработанный сет об условной и безусловной любви родителей-азиатов к своим детям и наоборот и о том, как, будучи студентом-середнячком, в нужный момент сделать все безупречно) и ускользнуть со сцены под бурные аплодисменты, которые я едва замечаю, настолько я перепсиховала, увидев «позже»-взгляд.

Когда я возвращаюсь на свое место, комики, которые знают меня и Рэя-Ройса, наблюдают за мной с выражением глубокого разочарования. Я напрягаюсь, ожидая от них выговора и, может, какого-нибудь порицания. Но они молчат – своим поступком я выбила из них все слова. Собственно, я их и из себя выбила.

У себя в голове я слышу каждое слово, произнесенное мной на сцене, и меня передергивает. Вижу свое лицо, искаженное жадностью, как у тех движимых страстями демонов, которых изображают в китайском аду. Перекошенное. Одержимое.

Наконец приходят результаты. Из Малайзии в следующий этап проходят Верн, Ройс, я и еще одна девушка, Наталья, которая прилетела из Пенанга. Но я ощущаю пустоту. Пустоту и тошноту. Настолько, что, когда Эванс подходит к бару, чтобы вручить мне бланк согласия на поездку в Сингапур, и говорит, что я не гожусь на роль комикессы, я не беру ручку и не втыкаю ему в ноздрю. Потому что я не сторонница насилия ни в какой ситуации. А еще почему-то я вдруг затупила и почувствовала, что ноги меня почти не держат.

По дороге домой мы со Стэнли почти не разговариваем. По тому, как он сжимает руль и с какой скоростью ведет машину (не поверите, ниже скоростного ограничения), я вижу, что он расстроен, но злости не замечаю.

Минут десять мы едем в полной тишине.

– И давно? – прерывает Стэнли молчание.

– Месяца четыре, наверное, если считать с моего первого появления на сцене, – смущенно бормочу я.

– Значит, все эти вечера занятий с Залифой и работа в «Сеул Хот»?

Я не отрываю взгляда от коленей.

– Нет, только некоторые, – признаюсь я.

– Твоя мама сильно расстроится, – говорит Стэнли, качая головой. – Почему ты не рассказала ей, что выступаешь в стендапе?

Я прикусила губу. Он не понимает. В нашей культуре иногда приходится скрывать лучшие свои стороны от людей, которые любят нас больше всего на свете. Просто, чтобы они продолжали любить нас так, как мы этого хотим. Я хочу, чтобы мама смотрела на меня всегда так, как в те моменты, когда я побеждаю. Когда я не лажаю и нет никакой опасности налажать. Ради моего и – ее блага.

– Ты знаешь почему, – бормочу я, отодвигаясь от него и прислоняясь к дверце машины.

– Твоя мама сильнее, чем ты думаешь, – вздыхает он.

– Я знаю ее дольше, – вырывается у меня.

Стэнли не отвечает, но машина немного набирает скорость. Остаток поездки мы проводим в молчании. Мое сердце бешено колотится, в висках шумит кровь, мне трудно дышать. Стресс от того, что придется во всем признаться маме, мучает меня, вытягивая силы.

Телефон пискляво блямкает, и я опускаю взгляд.

«Бомбически зажгла, – пишет Верн, а затем следует ряд огненных эмодзи. – Показала этим 0,001 %, что мы настоящие комики! Очень смело с твоей стороны, Агнес».

Он думает, что я какая-то бунтарка. И эта его мысль заставила меня почувствовать, что моя позорная речь выглядит не просто глупой реакцией, а чем-то, что я спланировала для достижения Великой цели. Мне стало хорошо.

Когда мы подъезжаем к нашему району, я набираюсь смелости.

– Пожалуйста… пожалуйста, давай сохраним это в тайне еще немного? Я просто… мне нужно найти правильный способ и время, чтобы рассказать ей.

Мы уже сворачиваем на подъездную дорожку, но Стэнли так и не отвечает. Он аккуратно паркуется, выключает двигатель. В этот момент я практически задыхаюсь от волнения. Моя мать – непредсказуемое звено, которое появилось на сцене слишком поздно, в отборочном туре, и я не могу рисковать сейчас. Не могу. Существует большая вероятность, что она просто никуда меня не пустит.

– Я не собираюсь ей ни о чем рассказывать, – отвечает наконец Стэнли. – Но… больше никаких вечерних отлучек, не связанных с работой или учебой, пока ты сама не расскажешь.

Подать заявление о согласии на выступление в Сингапуре в полуфинале, который состоится во второй уик-энд нового года, надо до праздников. Так что время у меня еще есть.

– Я скоро скажу ей, – пытаюсь убедить себя.

Барабанная дробь по рулю. Это сигнал Стэнли, что ему «есть что еще сказать». Поэтому я жду.

– Между прочим… на вашем шоу я видел, как ты повела себя с Ройсом – и хотел сказать, что это не круто. Я сильно в тебе разочарован. Мы с твоей мамой не так тебя воспитывали. Мы не унижаем других людей, чтобы