Пшеничная вдова - Данила Скит

тушу молодого кита, морская соль разбавляла кровавый вкус пенистых красных волн. Вокруг столпились собаки, выпрашивая мясо у хозяев. Некоторых особо упорных псин пинали в бока и те отлетали с визгом, но почти сразу же подбегали снова и тогда им доставался кусок жира и, если повезет, лоскут свежей китовой плоти.

Наверху заволновались и заржали кони. Эрбейен прислушался. Чертова арка выла так, будто ее имели сразу дюжина его собратьев. Кони всегда вставали на дыбы, когда ветер проходил под скалами. Эрбейен сидел у деревянных шалашей, сглаживая шипастые листы ножичком. Подошвы кожаных сапог уперлись во влажный песок – он не отказался бы сейчас от сочной девчонки – дурман-трава вызывала пожар чресел. Жнец выдал несколько листов каждому, и последующие три дня Эрбейен проведет в мечтах об Алчущих Жрицах.

«Надо бы поговорить с главным орвалом, может, и отпустит на пару ночей от храма», – Эрбейен был настроен воодушевленно. Наверняка, он и сам сейчас присматривает кого-нибудь из строителей, чтобы опустошить отяжелевшие кожаные мешки. Но те, все как один, были неказисты и малопривлекательны. После Алчущих все казались такими. Эрбейен раскусил лист, вдыхая уже поднадоевший запах фиолетового дыма, похожий на подпаленный конский навоз. В какой-то степени это было действительно так: в остролистую кубель подмешивали солому, конские испражнения и сок огненного плюща, а потом все подпаливали. Зачем это было угодно Безумному, Эрбейен не совсем понимал, но ответа никогда не искал: капризы богов он предпочитал не обдумывать. Зубы выдавили жгучую вязкость из мясистого листа дурман-травы. К закату его улыбка исчезнет, будто во рту у него поселилась ночь – инаркх уже почувствовал, как тугой сок окрашивает его зубы в темно-фиолетовый. По венам потекла свежесть. Это случалось каждый раз, когда он делал первый глоток дурман-травы. Рука сама нащупала холодную сталь клинка – нужно было отрезать что-нибудь от чего-нибудь, Эрбейен хотел, чтобы плоть отошла от плоти. Он чувствовал себя исполином, который мог войти в море и пересечь его, даже не замочив конца в штанах.

– Наконец-то, – проворчал кто-то над ухом, глядя на теряющийся в дыму пригорок. Спускались две телеги – одна за другой. Каменотесы уже давно задерживались, отчего орвал начинал выходить из себя. Сегодня точно кому-то из них не повезет – понял Эрбейен.

Дым зашел в глотку. Инаркх закашлялся. Что за дрянь?

– Эй! Что за дрянь?! – будто прочитал его мысли орвал Сайек – не менее большой и непривлекательный, как и строители, на которых он засматривался. Смуглая кожа его любила жар пустыни, и он все время жаловался, что на чужих берегах она белеет и становится нежной, как у девчонки. Иракхи любили топоры больше, чем сабли. У себя в песках они носили шелковые юбки по колено, прикрывающие все что надо только слегка, высокие кожаные сапоги, защищающие от раскаленной пустынной сковороды и огромные кудрявые шевелюры, заменяющие им головные уборы. Доспехов они не носили, только кольчуги – медленная кровь давала быстро заживать ранам, а в пустыне к латам не располагала привычка. В Теллостосе, известном своей теплой гостеприимностью, им приходилось носить шкуры и шерстяные штаны, чтобы хоть как-то согреться. Сайек не понимал, как его братья отважились отправиться к Глаэкор – сплошную глыбу льда. От этих мыслей у него сморщивалась кожа в местах сокровенных, он бы точно там не остался. Но Теллостос ему нравился – здесь всегда было что покидать в желудок и во что засунуть пылающий конец после дурман-травы.

Дрянь стала еще дряннее – вкус дыма изменился резко, это заметили и все остальные. Псы залаяли, но их никто не стал бить по хребту. Фиолетовый дым, валивший из чаш, вдруг почернел. В один-единственный миг, будто зоркое око Безумного узрело с небес утрату. Но боги не умели говорить, они лишь выли в арочные скалы и жгли глаза черной горечью. Фиолетовый дым стал коптить, будто его соскребли с печный стен и пустили по ветру, словно золу. Это могло означать только одно – Жрец мертв. Инаркхи оторвались от туши кита. Те, кто давил задницами песок, повскакивали с мест. Строители попрятались в свои шалаши, побросав камни и деревянные бревна. Они были научены – Жрецы не умирали сами по себе, их мог убить только сам Безумный либо тот, кто не побоялся поднять руку на его адептов. Первого быть не могло – храм только строился, Безумный сам призвал своих Жрецов к поклонению… а второе сулило смерть.

Массивная дверь в храм начала медленно отворяться, в проеме показался длинноволосый Жрец с крючковатым носом с горбинкой и бронзовым, прекрасным мускулистым телом, достойным самых красивых статуй Коршира. Белая тога, едва облегавшая его скользкий от пота торс, была подбита фиолетовой каймой. Попирая сандалиями высохшие водоросли, он сбежал по ступеням храма и быстрым шагом направился к инаркхам. Сайек уже собирал бойцов, рев его распугал всех собак. Он ругался на гул арки, на телеги, загородившие тропу, на лесоруба, махавшего руками у него перед носом и разевавшего немой рот. В конце концов ему это надоело, и он махнул топором, отрубив его голову одним взмахом так же, как и язык месяц назад, когда Жрецу понадобилась жертва в молельный огонь. Заржали кони, встав на дыбы.

– Воин! – закричал богоподобный по красоте своей Жрец, глаза его бегали по неразберихе. – Это все Воин! Я углядел его в колодце зеркал!

Эрбейен дергал за поводья лошадь, пока та упиралась, ослепленная черной копотью чаш. Невыносимый запах гари забил ее ноздри, легкие жеребца выдыхали жаркий воздух. Инаркх замер, отпустив поводья. Звериным чутьем он уловил движение, скрытое в черноте непрозрачного дыма. Он поднял голову за мгновение до того, как из тумана ночи показалась клыкастая пасть огромного волка. Псина прыгнула сверху, появившись будто ниоткуда, в одно мгновение сбив его с ног. В следующее мгновение она уже вгрызлась в его глотку, выдрав ее вместе с белесым позвонком. Хрустнула шея, брызнула кровь. Вязкая и черная, она заляпала морду Лютого, перескочившего через тело инаркха по направлению к псам у моря.

– Убить! – послышался приказ, но собаки и без того, осклабившись, накинулись на чужака.

«Убить, убить, убить!» – звенело у них в ушах, когда в небо полетела шерсть.

– Заряжай, – отдал приказ своим лучникам Льюис Индеверин, внезапно выросший у обрыва, прямо из травы. Внизу была такая суматоха, что никто не заметил невысокие фигуры, обернувшие острия стрел к небу. За его спиной рыли копытами кони, кое-кто уже ускакал вдаль. Рядом лежали разведчики с перебитыми шеями, дальше – пастухи.

Засвистев, стрелы взлетели. Неистовый ветер снес их, словно