И тут я увидела чудовище - Екатерина Началова

— О, Кларисса... — с легкой досадой произносит он, с отвращением кривя губы. — Ты даже сейчас говоришь о любви? Это так неразумно... Любви нет.

— Для тебя может и нет... — шепчу я. — Для меня — есть. И Ренс умеет любить...

— Самообман, прелесть, — Не-Ингренс насмешливо качает головой. — Брат солидарен с моим мнением по вопросу любви. Хватит слов. Закрой глаза, — его голос изменяется, вмиг похолодев. — Он не хочет, чтобы ты видела.

«Ингренс, Ингренс, Ингренс...»

— Покажи мне его... — не закрываю глаза, глядя в застывшее серебро. — Немного. Я хочу попрощаться.

Он смотрит на меня свысока, и с усмешкой качает головой. Там, на дне его глаз, где-то далеко блестит Ингренс.

Надеюсь, он слышит.

— Ренс... Я люблю тебя, — повторяю. — Все равно очень люблю.

Закрываю глаза. Я слышу, как острые когти тихо рассекают звенящий воздух, когда Не-Ингренс примеривается. Мгновения тянутся долго.

— Вдохни поглубже, прелесть... — шепчет его голос.

Я набираю воздуха в грудь.

А потом это происходит.

Алмазные когти дракона входят в мягкие ткани легко, как пальцы погружаются в воду. Я не чувствую боли, не чувствую страха, чувствую только облегчение и удивляюсь этому. Еще жду. Боль не наступает и через несколько секунд. Затем я слышу тихий стон. Открываю глаза и только тогда вскрикиваю.

По длинным пальцам белого Дракона струится собственная кровь. Он вонзил коготь себе в левый глаз, проткнул его глубоко насквозь.

В следующую минуту, пошатнувшись, Ингренс падает у алтаря на колено. Я вскакиваю.

Его губы трогает улыбка — та, невидимая никому, кроме меня.

— А па... па пра...в, — последнее, что он шепчет, заваливаясь на бок. Серебряный голос превращается в сиплый. Больше он ничего не говорит. Падаю на колени рядом.

— Ингренс... Нет! Пожалуйста, не умирай... Ингренс!

Глава 34. Я мало помню

Ингренс

Я мало помню о родителях. В памяти остались всего две детали: смерть матери и единственный разговор с отцом. Он говорил, что полюбил мою мать с первого взгляда. Ощущение он сравнил со стрелой, которая влетела в сердце и пробила его насквозь. Я запомнил отцовские слова: «У нас это родовое, ты тоже встретишь свою единственную». Это все, что осталось. Остальные воспоминания о родителях — лишь разбитые осколки, несвязные клочки, которые уже никогда не сложатся в цельную картину.

Совсем как я.

После смерти матери что-то во мне сломалось, расщепилось и в моей голове поселился сосед — он назвал себя братом. Поначалу брат хорошо поддержал меня. Я был еще ребенком, шла война... Нам удалось выжить только благодаря его фантастической циничности, смешанной с полным отсутствием границ. Когда я окреп и наступил мир, ситуация изменилась: мы начали конфликтовать, ежеминутно выхватывали друг у друга управление телом. Нас и так боялись, а теперь стали считать психами, сумасшедшими. Было много периодов... Но выбора не было, нам пришлось договориться, чтобы выжить. Тогда мы придумали и приняли правила.

Брат признал, что под его управлением наша жизнь будет насыщенной, но недолгой. Поэтому он отдал мне ведущую роль, а сам развлекается только в саду, только с осужденными. Я обязан отдавать ему любое время по требованию, все показываю, советуюсь, а взамен — веду. Кровавые свершения брата мне приходится брать на себя. Такова цена.

Мы хранили этот баланс почти два столетия.

Никогда не воспринимал слова отца всерьез. Брат в отношении чувств тем более циничен. Мы ладили далеко не во всем, но в нашей общей скептичности относительно «любви» вполне сходились. Я всегда предпочитал разум. Женщин я желал, но так, чтобы пробило стрелой... Это всегда было и оставалось для меня чушью, тем более с учетом моих личных особенностей. Любви не существует — есть только поэтичное название естественной тяги, определение химических процессов, созданных для размножения и воспитания потомства, которые включают в себя бессознательные рациональные мотивы. Выживание и размножение — вот и все реальные истоки «любви».

Я много раз напоминал себе об этом с тех пор как в первый раз увидел Клариссу. Тот момент я хорошо запомнил. Слишком хорошо.

До сих пор не понимаю, что произошло. Меня пригвоздило к месту, будто в ступни махом вбили стальные пруты. Все два часа, что я провел у нее в комнате, я не мог пошевелиться, меня вмуровало в пол рядом с ней. Тогда я ощутил это... Нет, не стрелу. У меня в груди росли и распускались розы. Нежные лепестки щекотали ребра. Острые шипы вонзались в мясо. Некоторое время я не мог дышать, потому что там, в легких, поселилось что-то другое, чуждое мне. Не могу сказать, что мне это понравилось. Нет, не понравилось, брату тем более. Нам пришлось серьезно поменять планы.

До Клариссы я был уверен, что не способен на чувства, никогда даже не помышлял о спутнице, детях... Но теперь не могу не думать. Я ведь проснулся в тот же день, когда она родилась. Знаю, не должен был проснуться, но открыл глаза, ожил и выполз из пещеры в тот самый день, когда она появилась. Когда узнал, вспомнил сказанное отцом и уже не смог выкинуть мысль о «единственной». Брата это раздражает. Он утверждает, что дата — лишь совпадение, избранность — романтические бредни для неразумных. Может он прав. Может я просто пожелал Клариссу сильнее обычного. Я старался не обманывать ее, не причинять боли, держал брата на расстоянии, как мог не подпускал его к ней, усыплял и обманывал, как умею. Признаю, что первым нарушил договор. Осознаю, что не может быть будущего с таким как я. Знаю...

Знаю! Выдрал бы его из своей головы, если бы знал как!!!

...

Я не хочу, чтобы Ри видела во мне — его.

Не хочу, чтобы она видела чудовище.

Глава 35. На закате

Брат в точности похож на меня и одновременно в точности не похож — он мое зеркальное отражение. Если у этого ублюдка есть сердце, его надо искать справа. Мы стоим друг напротив друга.

— Решил сразиться за нее? — брат поигрывает пальцами. — Со мной? Сам с собой?

Он не скрывает ехидной улыбки. Отзеркаливаю ее, прекрасно осознавая, что он — это тоже я. Я бился с ним бесчисленное множество раз — все безрезультатно. Наши силы бесконечны в воображении, повторять схватки нет смысла. Поэтому я отрицательно качаю головой.