И тут я увидела чудовище - Екатерина Началова

Он перебивает.

— Понравилось?

Криво улыбаюсь, вспоминая оду смерти. Никогда и ни с кем брат не был настолько говорлив. Ему действительно нравится моя Ри.

— Безумно. Настолько, что я захотел сделать тебе подарок.

Проявляю вокруг нас родительский сад. Теперь над головой шумят кроны деревьев, ноги утопают в мягкой траве, а теплый ветер шевелит волосы, донося до носа сладкий запах роз. Мама занимается цветами и не видит, как на нее наступает темная мужская фигура. Всё как было. Брат без интереса оглядывается и поднимает брови.

— Это и есть дар? Травматическое воспоминание из детства? — издав едкий смешок, он картинно схватывается за бок и несколько секунд притворно корчится от боли.

— О-о-о-о, спаси-и-ибо, братец. Как приятно!

Позер.

— Это у меня — травматическое воспоминание, а у тебя — день рождения, — спокойно смотрю вперед. — Ты же родился в этот момент.

— Хм. Действительно, — выпрямившись, брат оживляется. — Хочешь пустить ему кровь еще раз?

— Конечно... — соглашаюсь, быстро направляюсь к вторженцу и вонзаю когти ему в затылок, с удовольствием слушая очередной предсмертный хрип. В воображении все так просто.

Брат наблюдает за процессом с моей же понимающей улыбкой.

— Так что ты вдруг пожелал мне подарить? — спрашивает с интересом.

— Нечто особенное. Твою смерть, — легко произношу. — Умереть в день рождения — это так романтично. Согласен?

Он опускает уголки рта вниз, изображая обиду.

— Опять хочешь уничтожить меня? — брат делает крайне обиженное лицо. — Твоего единственного брата? Защитника? Опору?

Усмехаюсь, продолжая держать на весу убийцу матери. Он все еще трепыхается.

— Не преувеличивай... Ты давно вышел из образа брата-спасителя. Сейчас ты больше похож на карманного палача-садовода, — замечаю. — Вообще не понимаю твоего сопротивления. Ты только что разразился целой речью о ценности смерти, а сам удираешь от нее как трусливый зайчонок? Неужели чудовище Лисагора боится умереть?

— Не говори ерунду! — он выглядит оскорбленным.

— Не я же пытаюсь отказаться от подарка. Какой смысл так цепляться за жизнь, если в жизни ничего нет ценнее хорошей смерти? В чем смысл? Я тебя слушал и понял, что ты хочешь избавления от боли и страданий, хочешь красивую сладкую смерть с растворением в розах... Так?

Брат укоризненно цокает языком.

— Прости, Ренси. Твоя убийственная логика на меня не действует, — отвечает мне моим же тоном и хлопает в ладоши. — О! Я понял! Ты ждешь, что я выслушаю твои аргументы, все осознаю, упаду на колени и буду кричать: «Убей меня»! Смешно!

Он смеется звонко, немного истерично. Фыркнув, я тоже улыбаюсь.

— На самом деле ты боишься сдохнуть, — заключаю. — Боишься быть насаженным на мои воображаемые когти в воображаемом саду. Ты — сам унылый девственник, который не пробовал вкуса настоящей смерти. А самое смешное, что ты — это я. Я, который хотел быть сильным, хотел уничтожить всех за то, что случилось. И в итоге стал таким как он, — киваю на убийцу матери, которого убил давным-давно. Брезгливо стряхиваю тело с когтей.

— Смотрю, ты проводишь дни в самоанализе, малыш. Вот-вот расплачусь, — брат демонстративно вытирает несуществующую слезу.

— Да, поплачь напоследок. Я понял, что ты — только устаревшая часть меня. И если я сделаю так, — я приставляю коготь к собственному левому глазу, — я сдохну. Зато ты — тоже. Сейчас моя логика достаточно убийственна?

Я улыбаюсь, но совершенно серьезен. Брат же улыбаться перестает. Он знает, что я не шучу.

— Ну-ну, Ренси, не злись, — он показывает руки в жесте примирения. — Похохотали и довольно. Давай договоримся. Что ты хочешь? Прелесть? Хорошо, я тебе уступаю. Забирай, не претендую.

— Время договоров прошло. Прощай, брат, — выплевываю.

Нажимаю, выпуская коготь на всю длину. Брат бросается ко мне, и я успеваю пронзить его правый глаз свободной рукой. Оглушительный хруст раздается в голове как взрыв. Его лицо меняется — сначала в нем проявляется чудовище, а после — сам я... Белое тело падает на траву, утопая и растворяясь в вязких розах.

— ...умер? — с надеждой спрашивает спасенная женщина и оборачивается.

Я только смутно вижу лицо. Мама... Или Ри?

— Скажи, что ты не умер, Ингренс... Ты слышишь? Слышишь?

Испуганный голос Ри доносится до меня постепенно. Сначала только голос, затем я осознаю слова. Голову ломит. Ощущение, будто череп треснул по шву. Остро жжет и ноет левый глаз. Я машинально трогаю его и сразу влезаю пальцем в теплую липкую жижу.

Кровь. Моя?

Молча разлепляю глаза. Функционирует только правый. Боль от левого глаза прошивает лицо так, что его хочется срезать. Не уверен, что контролирую мимику. Стараясь не шевелиться, смотрю наверх, безэмоционально вспоминая, что сделал и оценивая повреждения. На небе уже начал вольно разбрасывать краски яркий летний закат. Вижу над собой Ри.

Успел...

— Ренс, Ренс! Ты очнулся?! Скажи что-нибудь...

«Где ты, белый псих?» — мысленно спрашиваю брата.

С его стороны раздается настолько оглушительная тишина, что у меня даже звенит в ушах. Не припомню такого. Я его не чувствую.

— Не молчи, пожалуйста, только не молчи! — Ри не унимается, ее голос дрожит. Я чувствую ее руки, она прижимает кусок тряпки к моему глазу.

«Подай голос, белый выблюдок, иначе стопчу все твои цветочки. Уже встаю».

Не откликается.

Не особенно обнадеживаясь, поднимаю руку и смотрю на длину собственного окровавленного когтя. Судя по всему я пробил глазницу и дотянулся до мозга. Вверх, направо — лобная доля. Плохо. Но ещё соображаю. Неужели этого хватило, чтобы он сдох?

Отстраняю Ри, пытаюсь подняться. Меня мутит и шатает. Ри ныряет мне под руку, помогая удержаться.

— Это же ты? Ренс? — она умоляюще заглядывает мне в глаза, точнее в один глаз. Второй все еще не работает. — Это ты?

Огромные голубые глаза мокры от слез.

— Я, — наконец, подтверждаю, кривясь. — Он не успел... порезать?

Язык ворочается плохо.

С облегчением всхлипывая, Ри отрицательно мотает головой. Я опираюсь на ее плечи, случайно зажимая несколько прядей растрепавшихся длинных волос.

Мне так нравятся ее волосы — золотистые как пылинки, что танцевали в луче света под лестницей.

Мы медленно ковыляем из ненавистного сада. По пути намеренно давлю несколько роз. Брат по-прежнему не подает признаков существования, а ведь он ненавидит, когда трогают его цветы.

Не радуюсь, радоваться рано... Оценить положение можно будет