Летний сад - Полина Саймонс

и они оборачивались в его пользу. Когда он на ходу выпрыгнул из поезда в Волгу, он не ударился о камень и не размозжил голову. Его выигрыш. Когда он подхватил тиф, он не умер. Его выигрыш. Когда прямо над его спиной взорвался снаряд, над ним пролетел некий ангел… Его польза.

Но Александр не думал о своих выигрышах. Ночь от них не становилась светлее.

Он думал о другом счете.

Он думал о брате Татьяны, Паше, о том, как три дня нес его на спине, и Паша был таким горячим, что Александру трудно было дышать.

Он прикладывал снег к голове Паши, перевязывал воспаленную рану на его ноге, умолял, молился, не верил. Я же не для того нашел его в горах Святого Креста, чтобы видеть, как он умирает. Нашел его, спас его, сделал трахеотомию…

– Паша… ты слышишь меня?

– Слышу…

– Что не так? Где болит? Я очистил твою рану. В чем дело?

– Я весь горю.

– Нет, ты в порядке.

– Александр, я же не… не умираю, нет?

– Нет, ты в порядке.

Александр прямо посмотрел на него. Не моргая. Если он мог смотреть прямо, храбро и спокойно в лицо беременной Татьяны и лгать, отсылая ее прочь навсегда, давая ей лишь один смутный шанс на то, чтобы выжить, он может найти в себе силы смотреть на ее брата, прежде чем тот уйдет навсегда. Хотя он должен признать, что не чувствует себя настолько сильным. Паша полусидел-полулежал на земле, опираясь на Александра.

– А почему я чувствую себя так, словно умираю? – говорит Паша, и его дыхание становится тихим, неглубоким.

Он хрипит. Александр уже слышал такой хрип тысячу раз, неровный хрип умирающего. Но это же Паша! Он не может умереть!

– Не умираешь, все будет в порядке.

Паша шепчет:

– Ты мне врешь, ублюдок!

– Не вру.

– Александр, – хрипит Паша. – Я вижу ее!

– Кого? – Александр чуть не роняет Пашу на землю.

По лицу Паши текут слезы.

– Таню! – вскрикивает он, протягивая руку. – Таня! Иди сюда, поплаваем вместе еще разок! Всего еще раз через Лугу. Пробежимся вместе по лугу к реке, как тебе нравилось в нашем детстве. Ты моя сестра…

Он тянет руку к чему-то рядом с Александром, а тот и сам словно призрак, потрясенный и бледный. Он действительно оборачивается, чтобы посмотреть. Паша улыбается.

– Мы в лодке на озере Ильмень. Она сидит рядом со мной… – шепчет он.

И тогда Александр понимает – невозможное случилось.

Он еще день несет на спине мертвого Пашу по зимней Германии, отказываясь поверить в то, во что поверить нельзя, отказываясь похоронить его в мерзлой земле.

Теперь, сидя на подоконнике в старом здании исполнительной власти, Александр признает, что мир, в котором исчезнувший брат Татьяны мог умереть из-за того, что наступил на ржавый гвоздь, был миром, где армейские силы иногда не помогают выиграть.

Вдыхая никотин, Александр закрыл глаза. Он не видел ее рядом с собой – по крайней мере, это уже было что-то. Татьяны, которая всегда сидела с умирающими, сейчас с ним не было.

В Катовице умер один надзиратель, и его похоронили в гробу! Кое-кто проявлял недовольство, включая Успенского, включая Пашу. Александр копал одну или две братские могилы в день за последние несколько недель, а тут одного человека похоронили самого по себе в гробу! Ворча над своей миской овсянки и вареных морковных очистков, Паша сказал Александру, что, может быть, им следовало бы пожаловаться.

– Ну да, валяй, – ответил Александр. – Но вот что я тебе скажу: ты недостаточно усердно работаешь. Тот человек пробыл здесь три года. Он был уважаемым надсмотрщиком и любимцем всех тюремных начальников, потому что облегчал их работу.

В тот вечер Паша написал от руки двадцать листовок – о похороненном в гробу человеке. «ПОМНИТЕ! ТРУДИТЕСЬ УСЕРДНО! Если будете работать хорошо, вас тоже могут похоронить в деревянном гробу!»

– Ну что, разве это не обнадеживает? – с широкой ухмылкой сказал Паша, раздав самодельные листовки.

И Александр с ним согласился, тоже с улыбкой.

Семеро вернулись. Александр встал по стойке смирно.

Голоса разделились три к четырем, после того как Ранкин подал решающий голос, – и с Александра Баррингтона были сняты все подозрения.

Александру это стоило семи часов с двумя перерывами, чтобы наконец отпраздновать свободу.

Сэм, подойдя к нему, выглядел чуть ли не счастливее Александра.

– Джон Ранкин, председатель Комитета по антиамериканской деятельности, проголосовал за то, чтобы снять с тебя обвинение в коммунистических склонностях! – воскликнул он. – Разве Тане это не покажется фантастичным?

– Скорее ироничным. – Александр сам не замечал сильного напряжения в собственных плечах, пока не выдохнул при ударе молотка председателя. Он пожал руку Сэму.

– Клянусь, если Ранкин задаст еще хоть один вопрос о твоих родителях, я сам стану коммунистом, просто чтобы разозлить его, – заявил Ливайн.

– О да, это бы его разозлило, – согласился Сэм. – Он ведь живет ради этого. Знаешь, что он сказал, Александр? Что для него все решил вопрос о каннибализме.

– Ты серьезно? – Это выглядело удивительным.

Сэм покачал головой:

– Я так и говорил. Ранкин же сам сказал – язык произносит то, что говорит сердце.

Сэм познакомил Тома Рихтера с Александром. Рихтер отсалютовал ему. Лейтенант был высоким, атлетичным и светловолосым на американский манер, хорошо сложенным, уверенным. Он крепко пожимал руку, а в холле засмеялся.

– Так что вы думаете? Ситуация напряженная, да? Вам пришлось заглянуть в логово волков?

– Ну да, черт побери.

– Чего вы не знаете, – сказал Рихтер, – так это того, что элегантный седеющий южный джентльмен Джон Ранкин лишь немного уступает в известности дьяволу среди членов министерства. Ведь так, мистер Гулотта? – говорил он громко и бесцеремонно.

– Не совсем так, лейтенант Рихтер, – возразил Сэм лишь немного тише. – Дьявол намного популярнее.

Можно было сказать, что Сэм и Рихтер – друзья.

Четверо мужчин стояли в холле и не спеша, с удовольствием курили. Рихтеру было тридцать, он был на год старше Александра. Он был с Макартуром в Японии во время войны и, похоже, снова должен был присоединиться к нему теперь, когда нарастали неприятности на тридцать восьмой параллели, между Северной и Южной Кореями.

Рихтер сказал, что он пришел на слушания только потому, что много слышал об Александре от Сэма.

– Взаимоотношения в иерархии Красной армии очень интересны, и ваше офицерство там, и знание и понимание действий Советов. – Он улыбнулся. – И вы очень ловко сумели промолчать о своей жене.

– Да. Я не говорю о жене с ее врагами.

– Ладно, но та история Заксенхаузена была весьма примечательна даже и