Император ярости - Джаггер Коул

этих тихих моментах с Малом, что заставляет меня чувствовать, будто мир может рухнуть, и мне будет все равно — лишь бы я была здесь, в его объятиях.

— Ты никогда не рассказывала мне об этом, — внезапно говорит он, его голос нарушает тишину.

Я моргаю, смотря на него в замешательстве.

— О чем?

Его рука скользит по моим ребрам, пальцы задерживаются над татуировкой, выгравированной на коже чуть ниже левой груди.

Memento Mori

— Memento Mori, — бормочет он. — Почему это?

Мое дыхание сбивается.

— Просто что-то, что я сделала, когда была моложе.

Он не отвечает. Когда я снова смотрю на него, он смотрит на меня с такой интенсивностью, что это немного пугает.

— Что? — бормочу я.

Мал качает головой.

— Ты можешь быть импульсивной. Но это не было импульсом. Ты планировала это. Ты выбрала именно то место, где хотела ее, шрифт…

Я вздрагиваю. Черт возьми, он слишком хорошо умеет копаться в головах людей, чтобы докопаться до правды.

Но он не получит ее от меня. По крайней мере, не всю.

Ему не нужно знать о бомбе замедленного действия внутри меня.

— Это значит…

— Помни, что смертен, я знаю, — терпеливо говорит Мал. — Именно поэтому я хочу знать, почему ты выбрала именно эту фразу для татуировки у своего сердца.

Я сглатываю, внезапно ощущая всю глубину смысла слов на своей коже.

— Это просто… напоминание, — тихо говорю я, пытаясь отмахнуться. — Жить с целью. Помнить, что жизнь коротка.

Конечно, правда гораздо тяжелее. Она лежит глубоко в моей груди, как свинцовый груз, — знание, что я никогда не состарюсь, никогда не испытаю жизнь во всех ее проявлениях, как хотелось бы. Я смирилась с этим — по крайней мере, так говорила себе — но теперь, имея Мала, чувствуя эту связь с ним… Я хочу больше времени.

И мне больно от того, что я его не получу.

Он не давит и не просит большего, но я чувствую тяжесть его взгляда на мне, ожидание, что я поделюсь чем-то глубже.

Я хочу, но не могу.

Еще не время.

Поэтому меняю тему. Мой взгляд скользит по темным чернилам, покрывающим тело Мала, останавливаясь на замысловатых узорах и формах. Одна татуировка всегда привлекала мое внимание — большая работа, извивающаяся на его плече, копия знаменитой японской гравюры Хокусая «Большая волна в Канагаве». Я видела ее на постерах или обоях сотни раз — бушующий океанский вал, застывший во времени. Но на коже Мала она выглядит почти живой.

— А это? — спрашиваю я, пальцы касаются татуировки. — Почему Большая волна?

Мал смотрит на меня, легкая усмешка играет на его губах.

— Ты знаешь, что это?

— Конечно, — отвечаю я, закатывая глаза. — Просто не понимаю. Почему это? Любовь к Японии?

Он молчит мгновение, его взгляд отводится, будто он решает, стоит ли отвечать. Мал не из тех, кто легко делится — он держит все при себе, каждое слово — секрет, который он не может позволить себе выдать. Но сегодня что-то, ощущается по-другому.

— Я занимаюсь серфингом, — наконец говорит он, почти неуверенно.

Я моргаю.

— Прости, ты? Серфинг?

Он тихо смеется.

— Это так сложно представить?

— Ну, отсутствие ожерелий из ракушек и чрезмерное использование слов «круто» и «братан» делают это немного трудным.

Я снова смотрю на него, пытаясь представить его на доске, рассекающим волны. Это сложно представить — нет, на самом деле, нет. В Мале есть что-то дикое, что-то неукротимое, как сам океан.

Серфинг всегда казался мне свободой — дикой и захватывающей, как полет над водой.

— Должно быть, это приятно, — тихо говорю я, стараясь сохранить легкий тон. — Я никогда не занималась серфингом.

Брови Мала взлетают в удивлении.

— Почему?

Я пожимаю плечами.

— Солнце?

— Это единственное, что тебя останавливает?

Я фыркаю.

— Угроза мучительной боли и ожогов — определенно отталкивает.

— Я мог бы научить тебя, — говорит он, его голос низкий и спокойный.

Я смотрю на него, ошеломленная.

— Что?

— Ночью, — говорит он, с легкой улыбкой на губах. — Я мог бы научить тебя. Никакого солнца, никакой толпы. Только мы.

На мгновение я перестаю дышать. Мысль о серфинге, о том, чтобы почувствовать такую свободу, с Малом… Это вызывает во мне трепет, искру чего-то дикого и безрассудного.

Но страх тоже присутствует, приглушая мое волнение.

— Я не знаю, — бормочу я. — Не могу…

— Ты можешь, — прерывает он, его голос тверд.

В голосе звучит такая уверенность, что мне хочется бросить осторожность на ветер и просто… жить. Хотя бы раз я хочу забыть о Хантингтоне, о бомбе замедленного действия внутри меня. Я хочу быть свободной. Я хочу быть безрассудной.

Но страх все еще здесь, шепчет в глубине моего сознания.

Мой взгляд снова падает на его татуировку с Канагавой. Затем он скользит вниз к шраму, который пересекает нижнюю часть рисунка. Он неровный и грубый, как что-то, что не должно было там быть, и он выделяется на фоне гладких линий татуировки. Но он также выглядит намного старше, чем татуировка вокруг него. На самом деле, художник, сделавший эту татуировку, явно постарался обойти его, поскольку татуировать рубцовую ткань очень сложно. Так что он старше татуировки.

Я замечала его раньше, но никогда не спрашивала о нем. Теперь же, с темнотой, окутывающей нас, и тихой интимностью момента, я чувствую себя смелее, чтобы спросить.

— Как ты получил его? — тихо спрашиваю я, проводя пальцами по шраму.

Мал напрягается под моим прикосновением. На мгновение я думаю, что он отмахнется от вопроса, как всегда делает, когда что-то кажется слишком личным. Но затем он вздыхает, отводя взгляд.

— Это случилось, когда я был молод, — говорит он, его голос пустой и далекий. — Вот и все.

Я хмурюсь, предполагая, что за этим стоит больше, но не настаиваю. У всех нас есть свои шрамы, видимые и невидимые, и некоторые слишком болезненны, чтобы делиться ими.

Тишина снова окутывает нас, но она комфортна, как будто мы сказали все, что нужно было сказать на сейчас. Я снова откидываюсь на его грудь, закрываю глаза и позволяю ритму его дыхания убаюкивать меня, погружая в чувство спокойствия.

Буря снаружи, возможно, прошла, но буря внутри меня продолжает бушевать, постоянная битва между желанием большего и знанием, что я никогда этого не получу.

Я не рассказала Малу о Хантингтоне, о том, что живу на заемное время. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь рассказать ему.

Но сейчас я приму этот момент, с его руками вокруг меня, и его сердцем, бьющимся рядом с моим, и буду держаться за него изо всех сил.

Позже той