Император ярости - Джаггер Коул

Дааа, черт возьми…

Опускаюсь на него, чувствуя, как его толстый член проникает в меня, и он входит в меня сильно и глубоко. Он хватает меня за волосы и задницу, прижимая свои губы к моим в наказывающем, яростном поцелуе, пока мы начинаем двигаться вместе.

Шторм гремит и ревет вокруг нас. Дождь обрушивается на нас, а ветер рвет и царапает наши тела. Молния вспыхивает на небе, гром потрясает меня до костей, пока мои бедра подпрыгивают и извиваются, и я трусь о член Мала.

Его рот опускается на мою шею, кусая так сильно, что я клянусь, он прокалывает кожу. Его руки повсюду на мне, он крутит соски, дергает пирсинг, хватает мою задницу и прижимает к себе, входя в меня с такой яростью, что кружится голова.

Молния снова ударяет, и ветер продолжает выть, как банши. Мал хватает меня за лицо, наши глаза встречаются, губы в дюйме друг от друга, а наши тела сталкиваются снова и снова, пока я подпрыгиваю и елозю на его члене, пока мир вокруг меня не становится размытым.

Небо разрывается пополам. Гром взрывается в самой моей душе.

Я кричу, когда отпускаю себя и кончаю.

Рот Мала прижимается к моему, поглощая крики, пока моя киска сжимается вокруг него. Оргазм пронзает меня, и когда он сжимает крепче и стонет в мои губы, я задыхаюсь, чувствуя, как его сперма бьет глубоко внутри.

Шторм не стихает. Мы тоже.

Мы просто продолжаем.

И продолжаем.

И продолжаем.

Потому что здесь, на краю света, посреди Армагеддона, с ним…

Я свободна.

И в этот момент, мы боги.

35

МАЛ

Огонь потрескивает, танцуя в умирающем ветре.

Луна пробивается сквозь последние остатки облаков, окрашивая все в серебристый цвет — от темного океана, который бурлит за берегом, до разбросанных скал, усеивающих береговую линию. Воздух все еще заряжен от шторма электричеством, которое витает между нами, даже когда ветер утих.

После того, как шторм прошел, я мог бы легко вытащить джип, проехав по песку и обогнув огромную ветку дерева. Но наша одежда — по крайней мере, та, которую мы смогли найти после того, как ветер утих — промокла, и кто захочет ехать два часа в мокрой одежде?

Я сижу в нескольких футах от Фреи, поддерживая небольшой костер, который разжег из обломков дрейфующего дерева, собранного на пляже. Огонь тихо потрескивает, озаряя ее лицо теплым светом, пока она обнимает свои колени, ее обнаженное тело свернуто в клубок, а глаза устремлены в пламя.

Тишина между нами комфортна, наполнена молчанием, которое глубже слов. Я помешиваю огонь, разгребая угли, пытаясь сосредоточиться на чем-то, кроме того, как мое сердце колотится от того, как Фрея выглядит в мягком свете пламени. Ее волосы все еще влажные, темные пряди прилипли к лицу, а ее бледная кожа приобрела теплый румянец от близости к огню. Я не могу оторвать от нее глаз.

Она бросает на меня взгляд, ее глаза отражают свет огня, и во взгляде есть мягкость, от которой сжимается грудь. Я пытался держать наши отношения в рамках — аккуратно разделенными, как все в моей жизни — но каждый раз, когда я рядом с ней, эти рамки становится все сложнее и сложнее удерживать.

— Это было безумием, — тихо говорит она.

Я хмыкаю в согласии, подбрасывая еще один кусок дерева в огонь.

— Надо было послушать меня, когда я сказал возвращаться.

Она слабо улыбается, и в ее взгляде мелькает озорство.

— Да, ты уже должен знать, что я никогда не слушаюсь.

— Без шуток, — рычу я, усмехаясь.

Правда в том, что я бы не хотел, чтобы было иначе. Мне нравится ее непокорность, ее упрямство. Этот огонь в ней — то, что привлекло меня в ту самую первую ночь в офисе, где я нашел ее.

Она не боится меня, как большинство людей. И это, парадоксально, пугает меня до чертиков, потому что я не знаю, как защитить ее от тьмы внутри меня.

Все, что я знаю, это то, что что-то в ней заставляет меня хотеть отпустить — весь контроль, все стены, весь хлам, который я годами выстраивал вокруг себя.

Она немного сдвигается ближе к огню, подтягивает колени к груди и снова кладет подбородок на них.

— Ты была великолепна там, знаешь ли, — тихо говорю я.

Она улыбается, ее глаза поднимаются на меня.

— Да?

Я киваю.

— Поэтому ты привез меня сюда? Чтобы подбодрить меня?

Я качаю головой.

— Хотел показать тебе что-то, чего ты никогда раньше не видела и не делала.

Ее губы дрожат, превращаясь в улыбку, и она смотрит на океан.

— Ну, миссия определенно выполнена.

Мы снова сидим в тишине, огонь потрескивает между нами. Чувствую ее взгляд на себе, полный ожидания. Я знаю, что должен молчать, держать все внутри, как всегда.

Но я не хочу. Больше нет.

Делаю глубокий вдох, чувствуя, как слова рвутся из горла, наконец вырываясь наружу.

— Меня били, пытали и насиловали три года после того, как моя семья погибла.

Слова зависают в воздухе между нами, тяжелые и удушающие. Я никогда раньше не произносил их вслух, не так, чтобы это что-то значило. Но сейчас, говоря это здесь, Фрее, все чувствуется иначе. Как будто я разрываю старую рану, которая так и не зажила.

Фрея ничего не говорит. Но когда я бросаю на нее взгляд, я вижу, как она смотрит на меня с трагической печалью в глазах. Как будто она хочет утешить меня, но также знает меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что это не то, чего я хочу. Я не знаю, как она это делает, но в ее взгляде нет осуждения или жалости. Только… печаль.

Ее губы дрожат, горло сжимается, а пальцы переплетаются.

— После…

Лицо Фреи немного искажается, когда она отводит взгляд.

После того, как семья Фреи убила мою — это часть, оставшаяся невысказанной. Но сейчас я не смотрю на нее и не вижу этого. Это был ее отец и его насилие и ненависть.

Не она.

— Мой дед Каспер взял меня к себе. Он был чудовищем.

Я провожу рукой по волосам, глядя в огонь, пока ужасные воспоминания начинают захлестывать.

— Каспер был жестоким, нацистом. В прямом смысле слова нацистом. Он был подростком, когда немцы вошли в Норвегию, и он с радостью проглотил их яд. Шестьдесят лет спустя он все еще ждал, когда чертов Четвертый Рейх поднимется. Он был ублюдком,