Император ярости - Джаггер Коул

Она ничего не говорит, но я чувствую, как она смотрит на меня, ее глаза впиваются в мою щеку.

— Нас? — наконец тихо произносит она, ее голос дрожит.

— С нами было еще двое мальчиков — двое других сирот, которых он взял к себе, — тихо говорю я. — Йонас и Филип. Мы все были просто детьми, но Каспер хотел сделать из нас что-то другое. Что-то темное.

Я делаю глубокий вдох, тяжесть тех дней давит на меня.

— Мы все трое переживали это по-разному. Я просто пытался выжить. Но Йонас… Он стал настоящим последователем, таким же, как Каспер. Он был любимчиком, потому что был таким же извращенным и ненавидящим, как мой дед. Может, он просто лучше всех притворялся, чтобы его не трогали. Но я сомневаюсь, что это было так. Думаю, он ненавидел так же, как Каспер.

Я беру кусок дрейфующего дерева и подбрасываю его в огонь.

— Филип… Он был слишком хорошим. Слишком невинным. Он не мог справиться с этим, и мой дед, черт возьми, знал это. Ему нравилось, что Филип ломался так легко, и он получал удовольствие, издеваясь над ним сильнее всего. Побои, психологическое давление, пытки…

Я отвожу взгляд.

— Прикасался к нему.

Из горла Фреи вырывается сдавленный рыдающий звук. Я просто смотрю на потрескивающее пламя, чувствуя, как моя кровь замедляется, словно густое масло.

— Однажды Каспер зашел слишком далеко. Филип совершил ужасное преступление — пролил немного кофе на кухонный пол, когда нес его моему деду. Тогда мой дед вытащил его в сарай, повесил голым за запястья на балках, так что его ноги не касались земли, и избил его бычьим кнутом.

Моя челюсть сжимается, когда воспоминание царапает и рвет меня изнутри.

— Я до сих пор слышу влажный звук окровавленной кожи под ударами кнута.

Фреа рыдает, плача в ладони, с ужасом глядя на меня.

— Он убил его, — тихо говорю я. — Он просто продолжал и продолжал, заставляя Йонаса и меня смотреть, пока… — Я отвожу взгляд. — Все не закончилось.

Дыхание Фреи прерывается, ее глаза слегка расширяются, но она все еще не перебивает.

— После этого я сорвался, — говорю я, мой голос становится грубее, кулаки сжимаются по бокам. — Филип был единственным другом, который у меня был, и когда я увидел, как этот монстр убил его просто так, просто потому что мог, я, черт возьми, сломался. Я схватил вилы и проткнул этого ублюдка четыре раза.

После того, как заканчиваю говорить, наступает долгая тишина, только потрескивание огня и далекий шум волн. Я бросаю взгляд на Фрею, ожидая, что теперь она посмотрит на меня иначе. Но, если что-то и изменилось, ее выражение стало еще мягче, более понимающим.

— Мал…

С сдавленным рыданием она бросается ко мне, обнимая меня и сжимая так, что я едва могу дышать, пока она плачет у меня на шее.

— Мне так чертовски жаль… — хрипло шепчет она, ее дыхание прерывается громкими рыданиями.

Мы сидим так некоторое время, просто держась друг за друга, пока огонь потрескивает, а волны разбиваются о берег. Я чувствую, как ее пальцы скользят по моей коже, а горло сжимается у моего плеча.

Я знаю ее манеру. Она пытается понять, как сказать что-то.

— Что бы это ни было, — тихо говорю я, — я хочу это услышать.

Она замирает.

— Скажи мне, Фрея, — бормочу я, поворачиваясь, чтобы поднять ее подбородок, заставляя ее глаза встретиться с моими. Я вижу в них печаль и страх. Она волнуется. — Тебе не нужно прятаться от меня, — тихо, но настойчиво говорю я, внимательно наблюдая за ней. — Не сейчас.

Она смотрит на меня, выглядит потерянной и уязвимой, как никогда раньше. Долгое время она просто смотрит на меня, словно пытаясь решить, стоит ли доверять мне то, что ее гнетет.

— У меня болезнь Хантингтона, — наконец говорит она, ее голос едва слышен. — Это генетическое заболевание. У моего отца и брата оно было, и у меня тоже. Это значит, что я умру молодой.

Ее слова бьют меня, как удар в живот, оглушая своей тяжестью и окончательностью. Я смотрю на нее, горло сжимается, ярость, которую я не понимаю, бушует в моих венах, пока я пытаюсь осмыслить то, что она только что сказала.

— Нейроны в моем мозге… Они начнут разрушаться и умирать в какой-то момент. Некоторые люди живут до пятидесяти, но у меня, как и у моего отца, это будет прогрессировать гораздо быстрее. Вероятно, первые симптомы появятся через несколько лет. А потом это убьет меня.

Мое горло сжимается. Пульс бьется в венах, как песок, замедляясь, пока все, что я чувствую, — это несправедливость всего этого.

Что-то внутри меня ломается. Мои руки обнимают ее крепче, прижимая к груди, как будто я могу защитить ее от неизбежного. Она дрожит, ее дыхание прерывистое и неровное, и я чувствую, как ее слезы пропитывают мою рубашку.

— Я не хотела, чтобы ты знал, что умру, — вырывается у нее, ее голос приглушен моей грудью. — Я не хотела, чтобы ты смотрел на меня иначе. Не хотела, чтобы ты чувствовал жалость ко мне.

Долгая тишина.

Затем я качаю головой, мой палец нежно проводит по ее щеке.

— Мы все умрем, — тихо говорю я. Мой взгляд и пальцы скользят по ее боку, пока палец не касается татуировки на ее ребрах.

— Поэтому ты сделала это, да? — Я провожу подушечкой по ее татуировке. — Помни, что ты смертна.

Она кивает, ее губы дрожат.

— Ну, ты сама сказала мне, что у этой фразы есть вторая часть, — я говорю яростно, мой голос тихий, но твердый. — Memento Vivere. Помни, что нужно жить.

Она смотрит на меня, ее дыхание замирает в горле.

— Живи, Фрея, — я шиплю темно, крепко держа ее лицо в своих руках, наши глаза встречаются. — Мы живем ради этого чертового момента. Ради сегодня. Не ради завтра. Не ради вчера. Просто… сейчас.

Ее руки обнимают меня, притягивая ближе, пока наши губы сливаются в поцелуе, а огонь потрескивает рядом с нами.

Я боролся всю свою жизнь. Знаю, что не могу бороться со смертью или с неизбежным.

Но это, черт возьми, не остановит меня от попыток.

36

ФРЕЯ

Обратная дорога в Киото долгая, но мне это не мешает. Окна опущены, и ночной воздух после шторма развевает мои волосы, пока Мал уверенно ведет машину по извилистым горным дорогам, оставляя меня одновременно успокоенной и возбужденной.

Шторм закончился, но