Чужими мы (не) стали - Ольга Рог

руками об раковину Мария смотрела на свое отражение, мысленно отдавая посыл: «Соберись, тряпка! Ты не заплачешь и не станешь истерить. Не предоставишь ему такого удовольствия на растрачивание энергии».

Мстить? — сложный пока вопрос. Но, кое-кому доложить придется. Макс работает под руководством сослуживца отца, Нияза Рустамовича Бурова, которого Голубев просто называл другом и Татарином. Так, собственно, и устроился Максимка по протекции на хорошо оплачиваемую работу. Маша не видела Бурова на похоронах.

Тот был в рабочей командировке в Беларуси. Матери звонил, обещал быть на поминках.

— Ты правда хочешь, чтобы я ушел? — бледный, с потерянным выражением лица.

Глаза воспаленные, будто внутричерепное давление капилляры ломает, Макс маячил в проеме двери. Такого слезного голоса даже у могилы не было.

Официальная речь: «Прощай, Ростислав Олегович. Нам будет тебя не хватать» —памяти вспышкой воспоминание.

— Максим, ты в душу насрал и думаешь, что так оно и надо? Одних извинений и букета достаточно? Тело мое осквернил... Совал свой писюн в другую женщину, а потом ко мне в постель ложился, — она смотрела на мужа через зеркало, не повернув головы. — Давай, не будем тратить мое терпение. Ты ведь большой мальчик и поступал по-взрослому. Я видела твое истинное отношение к себе. Там, в кафе, ты корчил рожи перед любовницей и знакомыми, когда позвонила. Можешь паясничать и дальше, рассказывая всем, какая у тебя бывшая жена — сука.

Обидела, не простила. Найдешь, кому поплакаться в юбку. Не нужно пытаться меня убеждать, что есть за что бороться, что сохранить. Что там у тебя — просто секс.

Меня больше не заговорить словами, Макс. Я... с некоторых пор научилась видеть.

Мария говорила и ее речь, была наконец откровением и для нее самой.

— Макс, ты предал женщину, которая тянула тебя из говна и вытирала сопельки.

Была твоим убежищем. Это перед другими ты бравируешь, как король... И только я знала тебя слабым, неряхой и беззащитным «Буратино» с горсткой монет, что проваливались в дыру кармана под подкладку. Пока не зашила.

Е губы казались чужими, онемевшими, будто после зубного наркоза. Она знала, что нужно сказать сейчас полностью, до конца... Чтобы больше не возвращаться.

Обратного хода нет Жить в постоянных сомнениях. Подозрения — как наркотик, где первая доза станет последней. Ты откажешься верить в обычные предложения: «Обещают дождь».. Обязательно сунешься, чтобы проверить погоду сама. Ни минуты Маша не хотела оставаться с ним рядом. Как отрезало. Разве так бывает?

Оказывается, да.

Максим задержал взгляд на ее прямой спине со струящимися рыжими волосами.

Бедрах. Щиколотках. Словно, хотел запомнить момент и унести с собой. Оставил дверь приоткрытой, самую щелочку.

Звуки хождения по квартире туда-сюда. Шуршание пакетов. Мишка замычал: «Ма-будто сопротивлялся, хотел позвать. «Ма-ма» — еще раз заныл плюшевый из коридора. Мария заткнула руками уши, присев на бортик ванны, раскачиваясь маятником. Ее отпустило только через какое-то время.

За дверью тишина, словно весь мир затаился. Притих и смотрит что будет дальше.

11.

Восемь лет назад

Нина знала о той женщине все: цвет волос, размер обуви. Знала, какого оттенка у Разгуляевой осеннее пальто. Что она прикидывается любительницей животных и подкармливает бездомных кошек. Знала все ее болезни, записанные в медицинской карте. Знала, что работая в офицерской столовой, Валентина никогда не досаливала супы. Слушает Розенбаума. И во всех своих бедах винит сына.

Мальчик рос замкнутым и трудным. Вздрагивал от резкого звука. Учился с двойки на тройку. Был с лишним весом и стеснялся себя. Его часто обижали другие дети в школе.

Нина никогда не видела Разгуляву, не слышала ее голоса. Все понаслышке.

Откуда? — спросите вы. Оттуда. Безжалостное братство жен. Даже не сестринство. Ей докладывали звонками на работу, будто считали своим долгом донести, что у нее за спиной творится.

— Нина, ты могла бы ему сказать, что знаешь. Голубев совсем берега потерял.

Валька хватается, что в Геленджик поедет этим летом за его счет Типа, сыночку нужно здоровье поправить. Как ты вообще это допускаешь? Я бы прибила, сунься мой к другой бабе, — выговаривала ей жена командира части. — А хочешь, мы ее турнем отсюда? Только скажи, Нин.

— Нет не нужно, Катя. Сама как-то разберусь, — прикрывая глаза от усталости, она смотрела на еще одну стопку тетрадей, где нужно разобрать каракули третьеклашек. Дома не забыть испечь Машин любимый пирог со скумбрией.

Перестирать рубашки мужа. Пропылесосить ковер, который давно истерся и просился на выброс.

— Ой, Нина, знаю, как ты разберешься! Ну, ладно, твое дело... Пока-пока.

— Пока, — выдыхала Голубева уже в короткие губки стационарного телефона, чувствуя, что сердце сжимается в спазме боли. Нужно поискать таблетку под язык в сумочке, чтобы унять тахикардию.

Поплакать? Ей почему-то виделось, что Разгуляева того и ждет — ее слез и страданий. Хочет, чтобы она сдалась и подарила Ростислава насовсем. Отпустить в форточку: «Лети, голубь сизокрылый.

В учительской прохладно из-за открытого окна. На подоконнике вянет герань.

Каждый считает своим долгом ее полить и заливает вконец. Вот, так и ее, Нину, все кому не лень учат жизни, как ей нужно поступить в семье. Где поставить точку. Кому суп пересолить.

У мужа там сын от другой женщины и Голубев к нему мотается. Не часто, но все же.

Нина потянулась погладить живот, где уродливый неровный затвердевший шрам «украшает» половину брюха. Второго ребенка она родить Голубеву никогда не сможет, да и поздно уже. Возраст не тот. Эта отметина — как напоминание, что существование людское хрупко, как у бабочки — мотылька. Беззаботно порхаешь, не зная, где крылышки можно обжечь.

Нину порезал в подворотне какой-то отморозок, кода она вечером шла из магазина. Позарился на батон и кефир в пакете? На кошелек, где было триста шестьдесят рублей до зарплаты? Преступника так и не нашли... Но, главное было другим.

Голубев рыдал у ее больничной кровати, стоя на коленях, просил прощения.

Обещал, что исправится.

— Ниночка, только не покидай меня. Я без тебя не вывезу. Если бы ты знала, родная, как я виноват. Один раз.. Всего один раз оступился и всю жизнь приходится расплачиваться за свой поступок. Неужели мне нет прощения? Ладно мне... Тебя-то за что судьба наказывает?

Нина выжила чудом. Открыв глаза после второй операции, поняла, что не хочет ничего менять. Ростислав изменил, предал свои же идеалы? Искренне раскаивается? Так, она ему — не судья. Наказанием Голубеву станет ее