Совместное дыхание. Жизнь и любовь подводных пловцов - Светлана Хромова

заняли два лежака под навесом и вошли в воду с деревянного пирса. С берега в море зайти было непросто из-за кораллов и выглядывающих то тут, то там морских ежей, чернеющих в прозрачной воде, словно крупные звезды на ясном небе. Маше было несколько непривычно рассматривать этих и других обитателей моря на мелководье. А отдыхающих это нисколько не смущало. Вот только бродить босиком по коралловому дну многие не решались и заходили в воду, обутые в смешные резиновые тапочки. Чувствуя себя беззащитной без неопренового костюма, Марианна часто опускала маску в воду, стараясь держаться подальше от ежей, крылаток и анемонов, в обилии водившихся рядом с пирсом. Как тут вообще можно спокойно плавать, подумала она и поплыла вслед за Альбиной подальше в море.

– Ну что, как вообще твои дела, – спросила она у напарницы, когда они вдоволь наплавались в теплом прибрежном море и вышли на берег.

– Ну что, влюбилась и разлюбила! – как всегда с ходу выложила ей Аля.

– Влюбилась? А Кирилл?

– Вот ты вспомнила, Кирилл год назад был!

– А муж?

– Муж? Здоров.

В Альбине Машу всегда поражала прямота, четко обозначающая ее личную жизнь для каждого спросившего, как дела. Иногда Марианна думала, что, может, именно так и надо.

– А ты-то что, все страдаешь?

– Почему страдаю?

– Не по чему, а по кому, по Игорю своему. Бросала б ты это дело, пока молодая, молодость она быстро проходит, поверь мне.

– А потом что?

– Да потом тоже ничего. Говорят, даже после сорока есть жизнь. – Она перевернулась на спину и засмеялась. – Ну и все же, что там у вас? Я, если честно, думала, это у тебя ненадолго, а вы вот опять вместе приехали. И что теперь, год поездили, еще десять лет так будете ездить? Ему-то, конечно, хорошо…

– И мне хорошо.

– Ой, ой, знаем мы такое хорошо! Нет, хорошо тебе год назад было.

– Да откуда ты знаешь, хорошо мне или нет!

– А по глазам вижу! Сейчас уже не очень хорошо. И небось сама знаешь, и себе же не признаешься.

– Такие вокруг все знающие, что с чужими жизнями делать, вот только со своей, что делать, не знают!

– Да ты не обижайся. Я, конечно, говорю прямо и иногда больше, чем следует. Просто есть какие-то вещи, которые человек не может знать просто потому, что еще нет опыта. А с другой стороны, говори – не говори, все равно ведь по-своему сделаешь.

– Я не обижаюсь. Нельзя знать наверняка, что будет. Иногда с людьми случается нечто, выходящее за границы всех прошлых представлений о жизни…

– Хочешь сказать, у вас намечается что-то выходящее за границы?

– Я не знаю. В последнее время думаю, что идти к цели гораздо приятнее, чем получать ее. Когда только представляешь свое желание. Нас в институте учили, что теория и практика – разные вещи… Вот и в жизни тоже. И главное, чувства, такие, как казалось, надежные, вдруг становятся… другими, что ли. И это пугает, что внутри есть сила, которая от меня не зависит. По-моему, многие женятся из-за того, что попадают в любовное блаженство и думают, рядом с этим человеком они будут чувствовать это всегда. Но это не так. Я как-то сумбурно говорю, да?

– Хорошо ты говоришь. – Она опять перевернулась на живот и поправила голубой платок на голове. – Думаешь, я мужа не любила? Как кошка! Я его с боем отвоевала у первой красавицы на нашем курсе! Как сейчас помню, она зовет его танцевать, а он от нее уворачивается и идет ко мне. Видела бы ты ее лицо! До самого выпуска сквозь зубы со мной разговаривала. На свадьбу не пришла, якобы заболела. А знаешь, что мы делали в первую брачную ночь?

– Что?

– Мы ели. Так нанервничались, да еще и свадьба была со всеми этими обрядами, каравай, тамада. В туалет сходить некогда было. Короче, устали жутко и проголодались. И всю ночь тупо жрали и подарки разворачивали. Почему потом стало так… как стало. Я уже и не помню.

– А он?

– А что он? По-моему, он не догадывается. А оно и к лучшему. Он мне жить не мешает, а я ему. Но и уходить я от него не собираюсь, хрен редьки не слаще, по-моему. А тут все же свое, родное.

– Но ведь бывает же по-другому?

– По-другому? Да брось, здесь все одинаково! Лет через десять тебе понятнее станет. Хотя… Вот тоже, был у меня сосед по даче, дед Толя, длинный, худющий такой. Выйдет в свой огород, его из-за всех заборов видать. И бабуля была у него, Тоня, маленькая, чуть до подмышки ему доставала. Детей не было у них, она в войну санитаркой работала, зимой на снегу лежала. В общем, вдвоем они. И ты знаешь, стариков вокруг полно, но эти какие-то особенные. Волшебные. Вроде ничего такого, но как-то видно, что у них любовь. У нее когда инсульт случился, дед за ней ухаживал, кормил, гулять выносил. И умер через полгода после нее.

– Может, люди раньше были другими? – задумалась Марианна. – Моя прабабушка вообще была без глаза, а прадед этого не видел, и они любили друг друга. Хоть я их и не очень хорошо помню, но любовь запоминается на всю жизнь, даже ребенку.

– А как они познакомились?

– Он работал у ее родителей. А потом ее украл.

– Да ладно, прям украл? Как в «Кавказкой пленнице»? И что они делали после кражи?

– Да ничего не делали! Она всю ночь сидела на каком-то сундуке и боялась!

– А я думала, смысл кражи в этом самом как раз!

– Ну, может, у кого-то и так. Вообще смысл в том, что она ночь провела в чужом доме и теперь замуж другие ее не возьмут, никто же не видел, что там было или не было.

– Ну, а потом?

– А потом революция. Деда взяли красноармейцем, ее родителей раскулачили, брата арестовали. Она потом с сестрой ходила в участок или куда там, выкупили его за мешок лука. В общем, обошлось, родители бабушки в их дом переехали и там жили до смерти. И похоронены они все вместе, баба Настя последняя. Она ведь несколько дней не дожила до девяноста двух лет, представляешь?

– Почти век. Ничего себе! Революция! Мешок лука! Звучит как фантастика какая-то. А мы сейчас сидим, бумажки какие-то перебираем!

– Но любим все так же сильно! – вздохнула Марианна. – Я вот считаю, что люди вообще мало изменились. Меняется мир вокруг, а вот люди…

– Ну ты скажешь! Сейчас все-таки двадцать первый век, не