Хризолит и Бирюза - Мария Озера

аккуратным бежевым покрывалом. Письменный стол с лампой, которая выглядела так, будто её недавно зажигали. Ничего лишнего: всё строго, упорядоченно, по-хозяйски. Слишком уютно для меня — и слишком безлично. Это явно была комната для гостей, и она казалась мне уже знакомой.

Я попыталась вспомнить, как сюда попала. Но память ускользала: лишь отдельные обрывки мелькали в голове, бессвязные, бесцветные, словно серые облака в небесах. Каждая попытка удержать хоть один фрагмент сопровождалась болью в затылке — тупой, давящей, будто чужая рука сжимала мне голову.

Взгляд случайно наткнулся на зеркало. В отражении — я. Волосы спутаны, глаза широко раскрыты, полные растерянности и… страха. Словно передо мной была незнакомка, заброшенная в чужую жизнь.

Где я сейчас? Что со мной произошло?

Одно из окон было приоткрыто, и лёгкий ветерок скользнул по комнате. Он принёс запах влажной травы и еще цветущих деревьев — чуждо спокойный, обманчиво умиротворяющий.

Я медленно подняла руки. На коже виднелись следы уколов, царапины, синяки. Ладони исчерчены полосами от собственных ногтей — будто я сражалась не с кем-то, а с собой. Сбросив одеяло, я увидела перевязанное бедро. Бинт туго стягивал плоть, а под ним — ныла тянущая, едва терпимая боль.

Попытка встать обернулась вспышкой этой боли. Я прикусила губу, сдерживая стон. Глубоко вдохнула и, опираясь руками, медленно передвинулась к краю кровати. Ветер снова коснулся лица — мягкий, прохладный, словно приглашение: выйди, забудь, оставь всё позади.

На миг я поддалась этой мысли. Как хорошо было бы — просто подняться, выйти за дверь, вдохнуть воздух свободы и забыть. Но воспоминания тянули назад. Последние события казались размазанными, стёртыми нарочно, словно кто-то вычёркивал их из моей памяти, оставляя в награду только пустоту.

Я качнула головой, пытаясь разогнать этот туман. Бинт на бедре напоминал — я всё ещё жива. И если живу, значит, борюсь. Даже если всё вокруг погружается во тьму.

Предприняв новую попытку встать с кровати, я осторожно опустила одну ногу на пол, когда дверь распахнулась, и в комнату вошла Елена с подносом в руках.

— Родова борода, да ты очнулась! — воскликнула она, поспешно опустила поднос на тумбочку и кинулась ко мне. Её руки ловко, но безжалостно втолкнули меня обратно в постель, укрыли одеялом. — Вот! — она протянула стакан с мутноватой жидкостью. — Это тебе нужно выпить.

Жажда тут же сжала горло, но я замялась: коричневатая субстанция внутри казалась подозрительной, почти зловещей.

Елена заметила моё недоверие и сурово свела брови:

— Не капризничай. Это особый настой из зверобоя и девясила. Вернёт тебе силы, а то ты совсем измоталась.

Я глубоко вдохнула и решилась. Горечь напитка развернулась во рту таким ударом, что меня едва не вырвало. Я с трудом удержала жидкость внутри и опустила стакан, чувствуя, как руки мелко дрожат. Елена удовлетворённо кивнула, словно одержала маленькую победу.

— Вот умница! — сказала она, поправляя мне подушку. — Ещё вчера выглядела хуже полуночницы, а сегодня посмотрите на нее — хоть румянец появился.

С её уст это звучало так, будто речь шла не о болезни, а о поединке, в котором я участвовала помимо своей воли. Я закрыла глаза, прислушиваясь к её словам. Забота Елены, искренняя и простая, согревала надеждой: может быть, совсем скоро я снова поднимусь на ноги.

Она дождалась, пока я осушу стакан, затем убрала его на тумбу, поправила одеяло и села рядом.

— Ах, деточка… как же я рада, что ты очнулась, — прошептала она, глядя на меня так, будто могла заплакать в любую секунду. — Врач говорил, что тебе нужен максимальный покой.

— Елена, — я осторожно коснулась её предплечья. — Что произошло? Как мы вернулись? И… — в груди похолодело, но вопрос всё равно сорвался с губ: — где Нивар? Как он себя чувствует?

Её лицо мгновенно потемнело. Она отвела взгляд, будто хотела уберечь меня от правды, но потом всё же выдохнула:

— О, деточка моя… вам столько пришлось вынести. Его Светл… Сиятельству… пришлось оставить тебя, когда ты потеряла сознание. В подвале… — её голос дрогнул, и она прикусила губу. — У него не было иного выхода…

Далее Елена, прерываясь и подбирая слова, пересказала всё, что узнала со слов врача, иногда добавляя свои домыслы, чтобы картина выглядела яснее.

Нивар, едва открыв железную решётку, был вынужден, опираясь на единственную уцелевшую ногу, выбираться из подвала, скрытого в развалинах на окраине города. Те руины походили на кладбище камня: серые обломки кирпичей, треснувшие стены, заколоченные проёмы, где когда-то были окна. Казалось, само место вытравлено временем из памяти людей. Туда не ступала чужая нога, туда не доносился обычный городской шум — будто все звуки и краски мира застревали в лабиринте заброшенности.

— Вам, деточка, несказанно повезло, — с дрожью в голосе заметила Елена. — Будь у этого изверга соучастники, не здесь сидела бы я перед тобой, а на кладбище…

Граф перевязал себе ногу оторванным лоскутом рубашки и, хромая и оставляя за собой кровавый след, добрался до дороги, надеясь лишь на милость случая — что кто-нибудь заметит одинокого мужчину в порядочном костюме, перепачканном кровью. Он сначала пытался идти вдоль тракта, но вскоре силы оставили его. Нивар осел на обочину, опустив голову в дрожащие руки.

Прошло около полутора часов. И только тогда по той дороге, почти забытой людьми, показалась машина. Ею управлял доктор — тот самый, что когда-то тщетно пытался спасти жизнь императору в театре. Он ехал на вызов за город и, ведомый собственным предчувствием, повернул на старую дорогу. И вот, чудо, именно там его взгляд упал на графа Волконского. Тот был в полубессознательном состоянии, лицо его запеклось от крови, костюм висел лоскутами, но в его облике ещё угадывалось величие, которое не сломила даже смерть.

Мужчина мгновенно понял: промедли он ещё немного — и конца не миновать. Опыт военного врача не подвёл: он выскочил из машины и бросился к пострадавшему. У графа был открытый перелом большеберцовой кости, кровь уходила с каждым ударом сердца, два сломанных ребра давили на лёгкие, и потому голос его звучал глухо, как будто из иного мира. Но даже тогда Нивар нашёл в себе силы назвать моё имя и шёпотом объяснить, где я нахожусь.

— Собственно, — Елена склонила голову, её голос стал едва слышным, — доктор и вытащил тебя из подвала, потом усадил вас обоих в машину и привёз сюда, в поместье. Он оказал помощь и тебе, и графу. Но… — её взгляд потяжелел, остановился на окне, за которым ветер шевелил листву. — Господин Волконский с тех пор так и не пришёл в себя. С того