Синие бабочки - Джек Тодд

ко всем чертям. Или схватить за ворот рубашки и поцеловать так крепко, что перед глазами запляшут искры. И сама не знаю, чего мне хочется больше, но точно не рассуждать о литературе восемнадцатого века. После всего, что случилось за этот год в Белморе, он мог бы и не задавать мне вопросы.

Но профессора Эллиота не просто так прозвали Тварью, и сейчас Рид строит из себя именно профессора, хотя я и вижу, как искрится в его глазах мрачное веселье. Ему просто хочется немного поиздеваться, вот и все. Помучить меня неизвестностью, чтобы потом повернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов.

– Справлюсь. У меня много времени, – хмыкаю я и закидываю ногу на ногу. Юбка немного задирается и обнажает худые ноги, обтянутые черными чулками. – Все остальные уже разошлись. Скольких ты завалил, Рид?

– Не бойся, дорогая, тебе не светит оказаться в их числе. Я заставлю тебя понять мой предмет, даже если ты не ответишь ни на один вопрос. И выбора у тебя сегодня нет. Я, знаешь ли, немного соскучился, так что мое терпение не бесконечно.

Его взгляд скользит по моим ногам, поднимается выше, и я замечаю, как Рид вновь облизывает сухие губы, прежде чем посмотреть мне в глаза и ядовито улыбнуться. Как огромный хищный кот, он играет со мной, будто я всего лишь мышка. Но я давно уже не такая. Из мышки Ванда Уильямс превратилась в маленькую хищную птицу и сдаваться не собирается.

В голове пустота, лишь периодически всплывают вопросы «как», «почему» и «зачем», и я уж точно не могу вспомнить ни о Уолполе, ни о Ричардсоне, ни даже о Дефо или Свифте. Сегодня мы с Ридом говорить будем точно не о литературе. Но я все равно пытаюсь ответить на заданный вопрос – меня бросает от рассказов о Шекспире, который к восемнадцатому веку успел десять раз в гробу перевернуться, до болтовни о Диккенсе. Никто же не говорил, что я буду отвечать правильно.

Я не стала бы, даже если бы готовилась к экзамену. А еще вчера я была уверена, что его отменят, потому что Рид не успеет вернуться в Белмор. Но вот он – сидит и усмехается, пожирает меня глазами и демонстративно покусывает нижнюю губу. Что ж, он сам хотел сыграть по этим правилам. Кабинет закрыт на ключ, экзамен я сдаю последняя, едва ли кто-то решит нам помешать. А если и решит, то когда нас это останавливало?

– Не пытайся меня разочаровать, милая, у тебя уже не получится. – Он качает головой и накрывает мое колено ладонью, придвигается на несколько дюймов ближе, и мне уже кажется, что сейчас Рид сдастся. Но он никогда не сдается. Даже когда шепчет, обжигая дыханием мои губы: – Шекспир жил далеко не в восемнадцатом веке.

Какая же ты иногда сволочь.

Но в эту игру можно играть вдвоем.

– Я ужасно училась весь год, профессор, – театрально вздыхаю я и расстегиваю верхнюю пуговицу на форменной блузке. Никогда бы не подумала, что мы дойдем и до этого. – А на элективе вы сами не давали мне заниматься. У вас были… другие интересы.

Другие интересы Рида буквально написаны у него на лице: в хищной ухмылке и цепком взгляде, пронизывающем насквозь. Не уверена, что он когда-то любил свой предмет так сильно, как искать вдохновение на темной стороне – среди несчастных девушек, под покровом ночи, в компании ярко-синих бабочек и холодных иголок. При мысли об этом пересыхает в горле и бросает в жар. Я опускаю взгляд на бледные руки Рида и скольжу вдоль выступающих вен, исчезающих под рукавами идеально сидящей водолазки.

Он ужасен. И при этом идеален. Ненормальный, но в то же время до жути правильный: педантичный и готовый идти до конца и добиваться своего. Меня он тоже добился. Не цветами и походами в рестораны, как принято у других, а кошмарными подарками и пристальным вниманием.

Ах, профессор Эллиот, вы знаете, как расположить к себе девушку.

– А чем интересовалась ты, моя милая муза? – Он склоняется ко мне и болезненно прикусывает мочку уха, проводит по раковине языком и снова переходит на шепот: – Сообщения, которые я для тебя придумал, не сильно отличались от реальности. Сколько раз ты хотела, чтобы я разложил тебя на своем столе?

– Чаще, чем ты это делал.

Кажется, я вижу, как рушатся его выдержка и желание еще немного со мной поиграть. Рид накрывает мои губы своими, целует резко и глубоко. Наши языки вступают в ожесточенную схватку, а я мгновенно забываюсь и запускаю пальцы в его светлые волосы, с силой сжимаю их и не замечаю, как оказываюсь у него на коленях. Прошло всего несколько дней, а ощущение такое, будто мы не виделись несколько месяцев. Лет.

Спасибо, что в его кабинете все-таки нет камер.

Он скользит ладонями по моим бедрам, обводит мелкие шрамы под гладкой тканью чулок и поддевает резинку, заставляя меня вздрогнуть. И эти моменты нежности контрастируют с тем, как нетерпеливо Рид поднимается выше, сжимает мои бедра и целует все крепче. Отрывается лишь на мгновение, чтобы глубоко и шумно вдохнуть, и вновь впивается в мои губы. Как голодный зверь, готовый сожрать меня прямо здесь и сейчас. Ты доволен мной, Рид? Счастлив, что я совсем не похожа на чертову Хелену Браун?

Но ее имя вылетает из головы в ту же секунду, когда он сдвигает в сторону полоску влажного кружевного белья и скользит внутрь сразу двумя пальцами, выгибая руку под немыслимым углом. Боже. Я чуть запрокидываю голову и разрываю наш поцелуй, с губ слетает тяжелый вздох – еще немного, и он превратится в стон. Неужели мне нужно так мало? И Рид, словно прочитав мои мысли, кладет большой палец на клитор, вынуждает меня вновь содрогнуться и откровенно застонать.

Только бы никого не было в коридоре. Впрочем, какая разница? Они и так считают меня шлюхой, так почему бы не побыть ею хотя бы немного? Отдаться Риду в его кабинете и не сдерживаться, как в прошлый раз. Терять мне уже нечего.

– Не торопись, милая, – произносит Рид вполголоса и замирает, сделав лишь несколько движений рукой. – Я ведь уже просил тебя научиться терпению.

– Я научилась, – выдыхаю я в ответ и сжимаю его плечи с такой силой, словно хочу вонзится в них ногтями прямо сквозь водолазку и пиджак.

– Недостаточно, – усмехается он, вновь толкаясь внутрь пальцами. Меня трясет. – Сегодня, моя дорогая Ванда, ты не кончишь, пока я не разрешу. Иначе экзамен ты не сдашь.

Боже,