Любовь, которую ты вспомнишь - Рина Сивая

Клянусь, у меня в голове было множество идей, как подвести наши отношения к постели – плавно, не торопясь, давая нам обоим привыкнуть к новым нам.

Но стоило только увидеть Анну с другим мужчиной, как желание немедленно присвоить эту женщину себе во всех смыслах снесло мне голову.

Я никогда не ревновал своих избранниц. Я спокойно относился к тому, что моя спутница могла уделить внимание другому мужчине, не злился, если в этом общении проскакивал флирт или намеки на него. Я не был собственником или тираном, чтобы запрещать что-то или ставить какие-то условия той, что была рядом.

Елена и вовсе купалась в мужских взглядах, что не удивительно, с ее-то внешностью. И на работе, и на приемах, где мы бывали вместе, она раздаривала улыбки и танцы, не говоря уже о своем номере телефона. И что? Меня это никак не задевало. Более того: я не испытывал ровным счетом никаких эмоций по этому поводу. Полный штиль.

С Аной же я чувствовал себя неандертальцем, единственное желание которого – закинуть свою женщину на плечо и спрятать ото всех в собственной пещере. Запереть, присвоить, оставить только себе. Навсегда. Чтобы даже случайно, даже мимоходом никто и никогда не смог на нее покуситься.

С Аной все разумные доводы теряли свое значение. Потому что страх потерять ее или отдать другому мужчине вымораживал меня изнутри.

Наверное, после таких мыслей мужчины и делают своим женщинам предложение руки и сердца. Возможно, именно так же думал и я, когда дарил Анне то самое кольцо, которого теперь на ее пальце не было. Я бы, конечно, с радостью преподнес ей другое, но факта это не отменит: мы уже женаты. Значит, испытать удовлетворение от того, чтобы подарить этой женщине свою фамилию, я уже не смогу.

Ведь она уже Анна Солер. И меня невероятно радовал этот факт.

Но никак не успокаивал взыгравшую ревность.

Наверное, мне следовало разозлиться на Анну и ее «начальника» за устроенный спектакль: именно это злость я и испытал в первые минуты, когда правда вскрылась. Но не в адрес своей жены.

Она выглядела такой удивленной – там, за столом, когда я заявил, что не хочу с ней разводиться. Такой грозной, когда чуть позже поднималась и ставила на место и своего друга с его излишними намеками, и меня с моими взыгравшими эмоциями. А после такой нежной в лифте, когда сжимала мою руку своими тонкими пальчиками, что я заранее простил бы Анне все на свете. Даже если бы Павел оказался кем-то другим, а не мужем ее сестры.

Я бы все равно не отдал ему свою жену. Теперь я смело мог в этом признаться.

А с этим «крестным» я, пожалуй, как-нибудь все-таки поговорю отдельно. По душам. Чтобы он не кидался угрозами и двусмысленными фразами, а зарубил себе на носу: за свою семью я буду стоять горой. В любом вопросе.

Но сегодня вечером все мои мысли были вовсе не об этом. И даже не о сыне, который незаметно стал центром моей вселенной. Нет, сегодня я думал о его матери – такой трогательной, такой желанной. Такой родной.

Я понял это еще вчера, на яхте. Но убедился еще раз, теперь окончательно: не важно, что я помнил, а что – нет. Это никак не меняло моих чувств к Анне. Даже если опустить, вынести нашу историю за рамки, даже если бы ее сын не был моим, а мы просто столкнулись бы в Барселоне несколько недель назад как в первый раз – я бы все равно в нее влюбился.

Потому что невозможно не любить эти глаза, смотрящие на тебя таким чистым, искренним взглядом. В эту улыбку, задевающую самые потаенные струны твоей души. В этот смущенный румянец на круглых щеках.

Я смотрел на Анну и просто не видел чего-то, во что не мог бы влюбиться. Только то, во что влюблялся заново.

Поэтому я согласился остаться сегодня здесь, с ними, хотя ничего не мешало бы мне доехать до дома – благо, в столь поздний час дороги практически пустые, и времени ушло бы не много. Но я не хотел оставлять жену одну.

Я хотел оставить ее себе.

Фильм был предлогом. Объятия были началом. Ее рука в моей руке – только прелюдией, но… я буквально кожей чувствовал, как в голове Анны крутились мысли, и понимал, что если я готов, то она – нет. И с удивлением осознавал, что готов ждать столько, сколько она захочет.

Подобная жертвенность тоже не в моей природе. Я привык брать то, что мне нравилось, и делал это без лишних раздумий. Но с Аной ни один из моих принципов не работал. Точнее, ради нее они готовы были забивать на свою категоричность и идти на компромиссы.

Поэтому я смирился. Поэтому я отпускал Анну вместо того, чтобы прижать ее к себе и утаскивать пусть не в пещеру, но ее подобие. И поэтому же я лежал и пялился в потолок, прокручивая заново все события последних дней, не в силах избавиться от одной мысли: я до дрожи хотел, чтобы Ана принадлежала только мне.

То, что она уже моя жена, значительно развязывало мне руки, потому что сам факт будущего предложения не довлел надо мной. Это пять лет назад я считал пропавшую супругу обузой с юридической точки зрения. А сейчас радовался, что эта женщина – уже моя.

Я не соврал Павлу о том, что развода не будет. Потому что я не собирался разводиться с Анной.

Я собирался уговорить ее стать моей женой в полном смысле этого слова.

Я понимал, что будет тяжело убедить ее бросить свою жизнь в России и перебраться ко мне в Барселону. Допускал, что какое-то время нам придется пожить на расстоянии, но не боялся этого. Я готов был жить в самолете, лишь бы быть рядом со своей семьей как можно чаще. И, возможно, я бы смог вести дела, живя не в Испании. Только бы просыпаться рядом с женщиной, которую я любил.

Об этом я рассуждал, когда услышал, как дверь соседней спальни приоткрылась. Первой мыслью было, что это – Александр, собравшийся в туалет. Но щелчка выключателя не последовало.

А после через щель под дверью я увидел, как свет оставленных мной включенными ламп заслонила чья-то тень.

Я задержал дыхание, прекрасно понимая, кто именно мог стоять по другую сторону. И замер в ожидании,