Укушенная - Джордан Стефани Грей

— Сломлена, как собака, — повторяет она. — Если ты не научишься повиноваться, мисс Харт, тебя ждёт не твоя смерть. Это будет смерть твоих друзей.

Лорд Аллард заканчивает атаку, и Уна падает. Её левая нога подкашивается, подламываясь под всем остальным телом. В ближайшее время она не оправится от четырёх серебряных стрел. Я смотрю на королеву, на лорда. Ярость сжигает меня, я выпускаю когти и клыки, в то время как всё остальное во мне содрогается.

Но Королева Сибилла продолжает улыбаться.

— Приятно осознавать, что в тебе ещё есть сила воли. Посмотрите друг на друга, когда перестанете хныкать. — Она и лорд Аллард уходят, и факелы волшебным образом гаснут у них за спиной. Я не встаю. Я не могу встать. У меня трещат кости.

Я ненавижу их. Я собираюсь убить их.

Уна берёт меня за руку в темноте, её прикосновение липкое и холодное.

— Пожалуйста, Ванесса. Мне нужно… Мне нужно в лазарет. Мне больно.

Вот так просто… моя ярость улетучивается.

Я нахожу успокоение в её мягком ирландском акценте. Уне нужна помощь. Она вся в крови, и всё, что я вижу, обоняю и слышу, — это крики Селесты, когда она умирала у меня на руках. Крики Уны, когда её ранят из-за меня.

— Прости. Прости. — Я подхватываю Уну на руки, удивляясь тому, какой лёгкой она чувствуется, и мчусь в пыльный лазарет рядом с Боевым двором. Стройная медсестра укладывает Уну на позолоченную койку и немедленно начинает обрабатывать её раны.

Никто не спрашивает, как это произошло, но, возможно, это потому, что они знают. Они все знают. Им годами приходилось жить в страхе перед этим двором, и они либо недостаточно заботятся о том, чтобы изменить это, либо слишком бессильны, чтобы сделать это сами.

Я держу Уну за руку у её кровати, и она уверяет меня, что это не моя вина. Но она лжёт. Хотя она думает, что говорит правду, в глубине души я знаю, что она ошибается. Я была настолько глупа, что вынесла этот дневник из своей спальни. Я думала, никто не увидит. Я думала, никому не будет до этого дела. Но всё это время Королева Волков наблюдала, ожидая своего шанса нанести удар.

Я никогда не буду здесь в безопасности. Здесь никто не в безопасности.

Я был полной дурой, думая иначе, но больше нет. Это не должно повториться.

Я несколько дней пряталась в лазарете. Если королеву Сибиллу и беспокоила эта череда непослушаний, она не наказывала меня.

Я знала, что она этого не сделает. На человека можно давить — мучить — очень долго, прежде чем он сломается. Она должна отступить ещё как минимум на неделю, иначе я буду бороться до смерти. Я почти готова сделать это.

Наконец-то я ощущаю крепкую и тёплую хватку Уны, её нога так плотно обмотана марлей, что кажется загипсованной. Она пьёт горячий чай из чашки, в воздухе витает густой аромат бергамота и корицы. У её кровати из трещин в дереве маленького шаткого столика растут цветы, и чайник сам наполняется, когда содержимое начинает вытекать. Рядом с ним на хрустальном блюде высится стопка печенья, а вазочка с сахарными кубиками насвистывает весёлую мелодию, которую слышит весь лазарет. Волшебство этого места гораздо прекраснее, чем того заслуживает королева, но Уна… Я рада. Я рада, что у неё может быть это.

Вчера заходила Порция. Она вырастила для Уны гардении — её любимые цветы — и принесла ей на ужин томатный суп. Ещё одно любимое блюдо. Я не знала об этом, но Порция знала. Я не уделяла этому должного внимания. Я не была умной. Я устраиваю ноги на неудобном стуле с прямой спинкой, на котором просидела более семидесяти двух часов, и распутываю волшебное одеяло, которое снова оборачивается вокруг моих ног, как только я его сбрасываю.

— Если ты будешь хмуриться ещё сильнее, даже твои гены оборотня не смогут разгладить твои морщины, — говорит Уна, делая ещё один деликатный глоток.

Я срываю вязаное кремовое одеяла со стула и швыряю его через всю комнату. Оно скользит по полу в нашу сторону.

— Меня не волнуют морщины.

— А должны. — Уна протягивает руку, и одеяло скользит по её телу, укрывая его с задумчивым вздохом. — Ты не будешь вечно юной и прекрасной. Только на ближайшие несколько столетий.

С натянутым смехом я убираю мягкие кисточки с её подбородка. Рыжие волосы прилипли ко лбу после нескольких дней борьбы с лихорадкой, коричневая униформа горничной превратилась в грязные тряпки. Ей нужна новая одежда. Принять ванну. Но порезы от серебра продолжают кровоточить — какая-то тёмная алхимия или проклятие, призванное продлить её мучения. Свежая марля уже снова пропиталась.

Я сжимаю рукой подлокотник кресла и ломают его пополам. Остальная мебель в комнате ахает.

— Прекрати сейчас же. Ты целыми днями хандришь здесь, — огрызается Уна. Рука сама собой прилипает к спинке стула, и я чувствую себя всё более неуютно. — Могу добавить, что безрезультатно. Твои сердитые взгляды и ворчание определённо не излечили мою ногу.

Она поднимает импровизированный, с просочившейся кровью гипс высоко в воздух, и я не могу оторвать от него взгляда.

— Это была моя вина…

— Мы больше не будем об этом говорить. Мы обе сделали свой выбор, и мы обе пожинаем последствия. — Уна резко ставит пустую чашку на стол и отталкивает её в сторону, где та, отброшенная, падает в заросли гардений. Через несколько секунд она снова оказывается на подносе. Я даже представить себе не могу, какие чары сделали эту комнату такой живой. Я уверена, что не хочу этого знать.

— Тебе лучше уйти, — говорит она.

— Что? — Я изумлённо смотрю на неё. — Ты даже близко не поправилась. У меня есть время.

— Возможно, у тебя и есть время, но моё терпение на исходе. Задерживаясь здесь, ты ничём не поможешь. Это ничего не решит. Тебе следует посещать занятия, посещать приёмы пищи, участвовать в делах двора до того, как произойдёт Вознесение. — Она разглаживает изодранный подол своей юбки. — Ты не должна тратить свои дни на горничную.

— Уна, классовое неравенство — это чушь собачья. Твоя жизнь не стоит меньше…

Она сердито смотрит на меня.

— Ты не подумала спросить, как я стала здесь горничной?

Я оглядываюсь по сторонам. У медсестёр обеденный перерыв. Кажется, мы с Уной одни, хотя я больше не верю в это. Кто-то испортил мой дневник. И я почти уверена, что