Ненужная жена. Хозяйка драконьей крепости - Лина Калина

отметив, что Райли увлечена вознёй на кухне, как ко мне подходит Мэлла. Она говорит, что Лейзу совсем худо: он не хочет есть и совсем не поднимается с постели.

Прошу её передать Мури, чтобы та отправила укрепляющий настой, и обещаю себе, что, как только закончу дела, наведаюсь к инспектору.

Во внутреннем дворе кипит работа — последние приготовления к церемонии идут тихо, сдержанно, без лишних слов. Краем глаза замечаю Лиану, которая тащит корзину с бельем.

Прохожу мимо, делая вид, что не замечаю её и людей, снующих тут, пока не слышу голос Фехоса, который всё это время бродит за мной следом:

— Вам лучше отдохнуть, лиора.

Я лишь качаю головой. Сейчас это невозможно.

Спешу в храм и узнаю, что храмовник на месте, завершает последние приготовления.

Когда подхожу к склепу, воздух становится иным — тягучим, плотным, наполненным давлением. Внутри он ещё тяжелее — пропитанный воском, тленом и пряными благовониями

Магические огоньки дрожат под потолком, отбрасывая зыбкие, неестественно длинные тени на стены, исчерченные древними молитвами. Кажется, само время здесь замирает, не смея потревожить покой мёртвых.

Эдриан лежит в центре зала на возвышении, и я собираюсь провести здесь всю ночь. Тишина склепа давит, словно сама каменная кладка хранит скорбь тех, кто был здесь до меня.

Движения храмовника точны, отточены годами службы. Он аккуратно поправляет саван, словно сам этот жест может придать телу больше покоя.

Рядом бродит доктор Перенс. Время от времени он что-то негромко бормочет, скорее себе, чем нам, раздражённо замечая, что слишком многие приходили проститься с Эдрианом, мешая ему закончить исследования.

— Знамо дело, шастают кому не лень! — бурчит доктор, потирая поясницу. — А обо мне кто подумает? Я человек не молодой, спина уже не та! И этот дракон, чтоб его… — он раздражённо смахивает невидимую пыль с перчаток. — Махнул крыльями — и бац! Все мои зелья вдребезги. Ну, разве это нормально⁈

Я резко поднимаю взгляд, застигнутая врасплох.

— Разбил зелья?

Доктор криво усмехается.

— Да. Пришёл перед рассветом. Сказал, что уезжает и не сможет присутствовать на церемонии. Попрощаться хотел. Я сразу понял — с ним спорить себе дороже.

Храмовник хмурится, но молчит, а доктор, пожав плечами, продолжает:

— Сначала всё было нормально, а потом — бах! — он хлопает в ладони. — Словно ледяным ветром ударило. А потом — глухой раскат грома. И… зелья разлетелись. Всё вдребезги. Всё! Сколько мне теперь не спать⁈

Он качает головой, недовольно поджимая губы.

— И вообще, это он виноват, что я тело задержал!

Я слушаю его, но слова доходят с запозданием, словно сквозь толщу воды.

Ривз.

Это был Ривз.

Я была уверена, что он не пришёл, что ему всё равно. Но он пришёл. Он попрощался. И почему-то от этого внутри стало чуть светлее… и чуть тяжелее одновременно.

— Вы правда останетесь здесь? — Фехос смотрит внимательно. Его голос звучит с лёгким сомнением. Одним движением он заставляет доктора Перенса отступить.

Я медленно киваю.

— Тогда я останусь и буду вас охранять, — отвечает он твёрдо.

Доктор и храмовник еще какое-то время топчатся у тела, но затем удаляются.

Я осторожно опускаюсь на колени рядом с возвышением, касаюсь прохладного камня. В груди сжимается.

— Я не знаю, слышишь ли ты меня, Эдриан, — шепчу, и звук моего голоса словно вязнет в полумраке. — Но я… прости меня. За всё. За то, что не поняла, за то, что не спасла, за то, что осталась, а ты — нет. За то, что убила твоего сына…

Мне кажется, будто в ответ раздаётся тихий вздох, но, может быть, это всего лишь эхо.

Я опускаю голову ещё ниже, закрываю глаза.

Сегодня ночью я останусь здесь, молиться так, как умею — словами, идущими от сердца. На рассвете Эдриана заберёт дорога, а мне слишком многое предстоит

— Эдриан… — выдыхаю я. Голос срывается, слёзы катятся из глаз, но я не двигаюсь. Только смотрю.

— Упрямица, — раздаётся вдруг, мягко, чуть насмешливо.

Я резко вскидываю голову. Сердце на миг замирает.

Он здесь.

Эдриан стоит у возвышения. Не совсем тело, не совсем призрак… Лишь переливающаяся голубым светом тень. Он смотрит на меня, голова чуть наклонена, улыбка призрачной тенью трогает губы.

— Эдриан… — Я не узнавая собственного голоса.

Он долго молчит, изучает меня, будто видит впервые.

— Я знал, что ты позовёшь. — Его голос мягкий, едва слышный, словно эхо далёкого прошлого.

Сжимаю губы, позволяя слезам течь свободно.

— Я… я не могла иначе.

120

Эдриан вздыхает.

— Конечно, не могла, — произносит он мягко, с какой-то вселенской усталостью.

Опускаю голову, пальцы дрожат, когда касаюсь камня.

— Я убила его… твоего сына…

Слова словно застревают в горле, но теперь они вырвались наружу, и тишина после них кажется пронзительной, тяжелой.

Эдриан не отвечает сразу.

Тишина затягивается, превращаясь в нечто почти осязаемое. Кажется, даже воздух вокруг замер.

Я не выдерживаю и смотрю на него.

Он подходит ближе, так, что я могу различить отблеск его призрачного лица.

— Да, — наконец говорит он. — Ты убила его.

Закрываю глаза, ожидая осуждения. Ожидая, что он исчезнет, отвернётся, скажет, что я больше не достойна ни прощения, ни памяти.

Но затем я чувствую тепло.

Не физическое — нет, это не живое тепло человеческого тела, а нечто иное, мягкое, как прикосновение далёкого солнца сквозь утренний туман.

Глаза сами собой открываются.

Эдриан опускается передо мной на одно колено, так близко, что я могла бы коснуться его, если бы он был живым.

— Ты сделала то, что должна была, — говорит он тихо. — То, что не смог бы сделать я.

— Но…

— Ты спасла их, — его голос наполняется печалью и гордостью одновременно. — Я бы никогда не смог его остановить. А ты — смогла.

Закрываю лицо руками, но слёзы всё равно находят путь. Они текут горячими дорожками по щекам, капают на рукава.

— Я не хотела… — хриплю.

— Я знаю.

Снова ощущаю его прикосновение — лёгкий, невесомый вихрь, словно ветер колышет мои волосы.

— Я горжусь тобой, — говорит Эдриан, и от этого мои плечи сотрясаются в рыданиях. — И я скучал, моя девочка, — тихо добавляет он.

Поднимаю голову, глядя на него сквозь слёзы.

— Я тоже.

— Я должен идти.

— Нет! — вырывается